Николай Самвелян - Московии таинственный посол

Но звезды и не собирались судить Геворка. Да и не так уж внимательно вглядывались они в то, что происходит на земле. Им было все равно. Сияли они в небесах спокойно, бесстрастно. Как это было за много тысяч лет до рождения Геворка. Как будет через много тысяч лет после смерти его.

Время шло. Вялое лето сменилось такой же вялой осенью. Новый король Польши, чтобы укрепить свои связи со страной, обзавелся еще двумя переводчиками. С ближайшими советниками Генрих мог говорить и по-французски, но шляхтичи, мало ученые чему-либо, кроме владения оружием, не могли без переводчиков беседовать со своим королем. И уже одно это обстоятельство таило в себе угрозу будущих раздоров, которых и без того в Польше было предостаточно.

Однако француз на польском троне мало интересовался Польшей. Ему все снился Париж, залитые светом и овеянные пикантными легендами залы Лувра. Поговаривали, что король вот-вот сбежит домой и что побег уже готовится втайне от сейма и придворных.

Кого тогда пригласят в Краков? Вновь попробуют позвать царя русского? Австрийского герцога? Шведского короля? Турецкого султана? Если так, то в моду, наверное, войдут тюрбаны?.. Но может быть, решат наконец сделать польским королем поляка?

Геворк еще раз побывал на ночном свидании. Оно состоялось месяца через полтора после первого. На этот раз записка была подложена кем-то в нотную тетрадь Геворка. Его просили в назначенный час оставить у второй северной колонны аркады стихи и дневник. Геворк колебался. Все это странно. Как поступить? Но вспомнил смех, холеную руку в кольцах с бриллиантами… Как праздник. Как сладкий детский сон… Он отдал две тетради, те, где речь шла о Тимошке и Роксоляне.

Тимошку Турка Геворк знал плохо. Впрочем, был он не турком вовсе, а молдаванином из Валахии. Турком за черные глаза прозвали еще его отца. Тот был свирепым и настырным мужиком. За двадцать лет наделал такого, чего другой и за сто не сумел бы. Он наладил торговлю львовским чеканным серебром в Кракове и Вене, а из Италии привозил в Карпаты стекло и посуду. Золота в доме Турка набралось столько, что пришлось ему нанять для охраны шестерых молодцов в кольчугах и с мушкетами. А для чего старый Турок все это наживал, одному богу известно. Молодому Турку, Тимошке, богатство ни к чему. Сказывают, что Тимошка в детстве упал с лестницы и с тех пор остался чудным. То вдруг князя из себя изображает, ест на посуде из серебра да золота, то вдруг в рубище нарядится и пойдет в окрестные усадьбы подаяния просить.

— Зачем, Тимошка? У тебя ведь денег — что у султана турецкого.

— Да мне тех денег и не надо. Людей проверяю. Кто мне грош протянет, тому я сейчас же золотой даю в ответ. Кто ж от ворот гонит, тому иной раз и в лицо плюну.

— И тебя за это не били?

— Случалось, что бивали. Некоторые — люто. Да ведь и я не промах. Коли надо, так садану промеж глаз, что и рад не будешь. Одного не люблю — когда собаками травят. Нельзя человека травить собаками. Нехорошо это.

— Да чего же тебе, Тимошка, подаяния просить? Играл бы на своей любимой лютне. Или построил бы новый дом о шести окнах. Жену бы нашел. За твои деньги любая пойдет.

— Не надо мне дома о шести окнах и жены за деньги, — отвечал Тимошка. — Не имею на то права. Иное мне назначено.

Если бы не странный, больной блеск черных глаз, быть бы Тимошке самым красивым парнем в городе. Статью удался. Лоб белый и высокий. Рука тонкая, жилистая, сильная. Такая рука и лошадь удержит, и женщину приласкает. Но все же гореть бы давным-давно Тимошке на костре, как и подобает всем разбойникам, да, говорят, отвалил он много золота на новый костел. А потом и сам что-то строить за городом начал. Нанял сорок плотников и каменщиков. Платит вдвойне. Все в секрете держит.

Туда, к Тимошкиному строительству, и пошли однажды Геворк с Иваном по пыльному Волынскому тракту. Что-то тихое и грустное пел сам для себя Иван. Шел он легко, на горках с дыхания не сбивался. А в бороде уже седой клок, и в глазах что-то печальное.

Уже после полудня добрались они до Кривчицкого леса, по колее отыскали направление, а затем пошли просто на звук топоров. Вскоре добрались до опушки, на которой высилось пугающее глаз нелепое сооружение — огромная башня из дерева и камней. Башня стояла сама по себе, как перст. И она была даже страшна в своем одиночестве — неестественна, небывала. По всей опушке суетились работники. А у подножия сидел Тимошка Турок и играл на лютне что-то нежное, тающее в воздухе. Глаза Тимошки были пустыми, без блеска. За что же его любит Роксоляна Богушовичева? Что нашла она в нем?