Корнель Макушинский - Скандал из-за Баси (журнальный вариант)

— Я боюсь,— шепнула Бася пану Олышвскому.

— Чего, детка?

— Встречи... Он не узнает меня... Он не видел меня столько, столько лет... Но я его узнаю. Не знаю, как он выглядит, но все равно узнаю.

— Держитесь, мадемуазель Барбара! — горячо повторял Диморьяк.

Корабль причалил к каменному берету и тяжело дышал.

Поднялся шум и гвалт, радостные восклицания рвались вверх, как фейерверки, приветствия перемежались смехом. Какая-то девочка бросилась на шею старушке и смеялась сквозь слезы. Кто-то, кто был еще на палубе, посылал стоящим на берегу воздушные поцелуи.

— Я поднимусь на корабль,— дрожащим голосом сказал Диморьяк — Останьтесь здесь.

Прошли полчаса, тяжелые, протащившиеся на свинцовых ногах полчаса.

На трапе появились три человека Диморьяк и еще один мужчина осторожно вели кого-то третьего. Третий смотрел перед собой остановившимся взглядом. Он шел, как автомат, словно помимо своей юли.

Сердце Баси заколотилось. У нее вырвался отчаянный окрик:

— Отец!

Она хотела побежать на узкий трап, но Ольшовски удержал ее.

Француз и тот второй, незнакомый человек, шли страшно медленно. Ради Бога! Когда же они наконец пройдут по этому трапу, такому короткому и такому длинному, как мост через пропасть жизни к вечности? Они уже близко. Месье Диморьяк не скрывает слез, на лбу его капли пота, но Бася этого не замечает. Вся ее душа превратилась в один взгляд, и этим взглядом, как огнем, она охватила отца. Ее отец — как бледная тень. Его лицо какого-то желтоватого оттенка, как старая слоновая кость. Ему должно быть около сорока лет, но его голова серебрится сединой. Г лаза, большие и неестественно расширенные, смотрят, но не видят. Душа человека всегда обитает в глазах, но в этих несчастных глазах нет души.

Бася вытянула дрожащие руки, словно бы отчаянно вымаливая одно слово, одну улыбку, один взгляд. Этот человек не ответил. Она судорожно прижалась к нему, но он отодвинул ее от себя торопливым движением руки, словно она заслоняла то, на что он смотрел неподвижным взглядом.

К этой душераздирающей сцене стали присматриваться прохожие.

— Идем отсюда,— шепнул Диморьяк.

— Я буду вам нужен? — спросил незнакомый человек.

— Это санитар..— объяснил француз.

— Я буду ухаживать за отцом! — ответила Бася быстро.

Она сделала такое движение, словно бы отряхнула с себя всякую слабость. Пан Ольшовски смотрел на нее с удивлением. Неизвестно, за какую цену она купила у собственного сердца улыбку, которая неожиданно появилась на ее лице. Неизвестно, откуда маленькое, слабое создание взяло силу и уверенность в себе. Бася приняла командование над двумя взволнованными мужчинами. Она обняла отца доверчиво,

уверенно и бесстрашно.

— Идем, папочка! — сказала она с невыразимой лаской в голосе.

— На каком языке говорит эта молодая мисс? — спросил американец.

— На польском.

— Он время от времени разговаривает,— шепнул американец Диморьяку.— Но никто не понимает этого языка Это какая-то странная смесь. Мистер Уильямс утверждает, что в ней есть слова испанские, индейские и еще какие-то, которых никто не знает.

— А почему он так странно двигает руками?

— Мистер Уильямс говорил, что по привычке. У индейцев он плел панамы из такой тонкой соломки. Он тихий, как ребенок. Добрый человек, только умер при жизни...

Бася проводила отца к автомобилю, взяв его под руку. Он не сопротивлялся, только один раз остановился и оглянулся, словно бы искал знакомое лицо санитара

Он в самом деле вел себя как ребенок, тихо и послушно. Бася на миг одеревенела, когда в отеле услышала его голос. Он был в комнате один и разговаривал сам с собой. Тихим, мягким, словно бы больным голосом он выговаривал странные слова не в склад и не в лад. Казалось, что больной ребенок о чем-то смиренно просит, но не надеется на то, что его выслушают. У Баси сжалось сердце. Прежде чем войти, она отерла слезы.

Она разговаривала с ним мягко, короткими, несложными фразами. Он не отвечал. Иногда наклонял голову, словно бы прислушивался к далекому эху, но на неподвижном лице не отражалось никакого проблеска. Он брал из ее рук еду и поспешно проглатывал ее, не обращая внимания на то, что ест. Потом снова каменел и только быстро перебирал пальцами, плетя воображаемые шляпы.

Пан Ольшовски, страшно удрученный, держал совет с взволнованным до глубины души французом.

— Такой ум, такой человек! — восклицал Диморьяк.— Свет погас в нем, как в лампе. Бедный он и бедная девочка... Но какая умница! А что говорят врачи?