Фрэнсис Бернетт: Маленькая принцесса

Но было у нее еще одно определение, противоположное «тихому»: «важный». И тут мы подходим к очень значимой тонкости. Нравственная философия, еще с Аристотеля, учит, что каждое хорошее свойство может исказиться, и получится похожее, но плохое. Христианские учители уточняют, что это — особенность падшего мира. Сергей Булгаков говорит: «…все двоится в природе падшей, даже и райские дары, после потерянного рая».

Да, двоится. Особенно, когда надо отстаивать некий тип поведения против другого, почти поголовного. Самые благородные люди, которых я знаю, по-античному горды, они неумолимо и четко отделяют себя от «низких». К счастью, только один из них — христианин, и ему приходится отчаянно опровергать все, что Христос прямо сказал нам хотя бы в Нагорной проповеди.

Так бывает всегда, это — одна из причин, по которым люди боятся принять впрямую Евангельские просьбы и советы. И то, как же быть тогда, как сохранить себя, как не сдаться? Это на низких, на своекорыстных, на бойких сиять как солнце? Но тут я останавливаюсь. Здесь уже не этика, в ее измерения не уложишься. А вот то, о чем мы сейчас поговорим, с этикой связано.

К. С. Льюис пишет: «Рыцари /… / не испытывали ни любви, ни милости к простому люду. В своем кругу у них были на редкость высокие понятия о чести, великодушии и учтивости. Осмотрительному и своекорыстному крестьянину эти понятия показались бы просто глупыми. Рыцари с его мнением не считались, а если бы посчитались — у нас самих было бы теперь гораздо меньше чести и учтивости. Но презрение к чужому взгляду даром не проходит. Тому, кто не слышит крестьянина, высмеивающего честь, было легче не услышать его, когда он взывал к милости. Неполная глухота, даже если она благородна, помогает обрести глухоту полную, которая неизбежно пропитана злобой и гордыней».

Конечно, Сара «бедных» не презирает. Крестьян в книжке нет, но есть замученные городские дети, которых нищета и унижение довели не до оборотистости, а до забитости (Бекки, Анна). Как и подобает милостивой и благородной принцессе, Сара помогает им не столько в диккенсовских, сколько в королевских традициях — («мой народ»). Все-таки, все-таки, она «выше их» — недаром звучит совершенно естественно, что Бекки все время повторяет «мисс», а при переводе английское «You» невольно передаешь как «ты» в устах Сары, «вы» — в устах Бекки. Конечно, тут благородство без искажений, то есть — без гордыни и злобы, ведь милость входит в истинное достоинство. Немилостива она с теми, кто задуман в условной, особой манере. Мисс Минчин не зря называет наглостью ее стоическую сдержанность. Да, Саре очень тяжело, когда на нее кричат, не настолько она горда, но помогает ей то, что мисс Минчин — ниже ее, принцессы, мало того — как бы вообще не совсем человек. Конечно, описать такую нелюдь Фрэнсис Бернетт не может. Редко, кто это мог; едва ли не лучше всех — Толстой. Скажем, у Элен или у Бетси Тверской вроде бы и нет души. Их невозможно представить раздавленными, беспомощными, тем более — кающимися, нельзя пожалеть, даже когда Элен смертельно больна. Мы не знаем, есть ли и могут ли быть такие люди, это и знать не надо (все ж, опасно), но здесь, в простенькой «Принцессе» такие персонажи [14] Вернее, персонаж. Лавиния слишком юна и тупа; так и чувствуешь, что она, словно попугай, повторяет то, чем ее нашпиговали семья и среда. В книгах о пути человека к добру — от Толстого, Лескова, Достоевского, Диккенса, до самых «дешевых» — такие души немного (или намного) позже могут очнуться. В жизни, конечно, тоже — но мы даже не знаем, бывают ли души, которые так и не очнулись, поэтому пишем осторожно, и только о той проекции, в которой их изображают писатели XIX века. — просто знаки зла, черные дыры, как в мелодраме, и Сара имеет право держаться по отношению к ним с королевским достоинством.

Но ведь и Сара — в некоторой мере «знак», героиня мелодрамы или притчи. Мы не хотели бы выходить из измерений этики, в многомерное пространство, как бы его ни назвать — «истины», «жизни», или «Евангелия». И все же, видимо, придется, хотя бы намеком. В этом пространстве возникает один из безумных «парадоксов христианства» — неслиянное и нераздельное сочетание королевского достоинства и нищенской немощи. Таких сочетаний не достигают своими силами, но среди средств, которые помогают к ним стремиться — то, что войдет в душу человека, когда он еще ребенок. Очень полезно учиться в детстве благородству и достоинству; но не забудем, что Саре просто приданы немощь и нищета, то есть, как сказали бы лет двадцать назад — «экстремальная ситуация». Надеюсь, те, кто будет читать о ней, живут все-таки получше. А более или менее благополучным детям очень легко и очень опасно перейти черту.