Эдуард Корпачев - Тройка запряженных кузнечиков

Игорь поглядывал в сторону барбарисовых зарослей и с колотьем в сердце ждал, что вот сейчас Потапыч снова подведет ему Амальгаму и он опять вскочит в седло и крепко ухватится за уздечку, чтобы лошадь почувствовала его волю.

В школе быстро разнесся слух о том, что Игорь Куневич бесстрашно разъезжает на непокорной лошади, что она едва не зашибла его насмерть, и вот сегодня на конезавод явилась ватага любопытных младшеклассников. Были и свои тут ребята, был и Чубарь, и Игорь подумал о том, что Чубарь наверняка пожалел, что пропустил последнюю тренировку, но теперь, видимо, успокоился, поняв, что еще долго, очень долго придется Куневичу увещевать Амальгаму.

Младшеклассники пытливо следили только за Амальгамой, они ждали чего-то необыкновенного и втайне, возможно, заранее сочувствовали Игорю. А Игорь не понукал свою лошадь к быстрому бегу, обходил стороною препятствия, заставлял ее идти неспешной рысью, зная, что это удивляет и разочаровывает болельщиков.

Он так решил, по совету Булата, еще накануне: приучить лошадь к себе, заставить повиноваться и потому не гнать во весь опор, не направлять на препятствия. И, должно быть, поведение всадника представилось лошади странным: она снова и снова пробовала избавиться от докучливого седока — и каждый раз неудачно.

Уже не прежнее, взволнованно-выжидающее состояние испытывал Игорь в новом седле, а спокойную решимость духа, и теперь он знал одно: Амальгама почувствовала властную руку, так пускай она и поверит, что эта рука добра и дружественна.

Когда закончилась тренировка и Игорь спрыгнул на зыбкую землю, младшеклассники обступили его кольцом и загалдели:

— Надо было погонять сильнее! Так неинтересно.

Чубарь, проезжая мимо, слышал, конечно, эти слова, потому так проворно привязал Думу к изгороди и подступился к Булату:

— Дайте-ка я попробую! У меня получится…

— Нельзя, Чубарец, — произнес тренер. — Куневич — способный наездник, да и то с трудом удерживается на Амальгаме. Отвечать-то мне придется, если сбросит.

— Я сам отвечу, Николай! — горячо заверил Чубарь и принялся умолять Булата: — Да ничего же не случится. Куневич здесь не пример, у меня, может, своя система…

— Пускай прокатится! — одобрительно зашумели младшеклассники. — Все же Вовка звеньевой в своем классе.

Булат пожал плечами и подсадил Чубаря в седло.

Чубарь сразу же каблуками сильно сдавил бока лошади, свистнул в два пальца, и тут же рванулась вперед Амальгама. На пути ее выросла преграда, лошадь взметнулась вверх — наверняка вспомнила, как надо вышибать седока из седла, — и Чубарь тотчас же оказался на земле.

Он лежал, пожалуй не совсем понимая, что случилось, а над ним склонялись, тараща испуганные глаза, младшеклассники, и Чубарь не поднимался, ждал, когда все в леваде соберутся вокруг него. Теперь определенно он станет в школе героем дня, у этих младшеклассников звонкие языки, и Куневич понимал, почему Вовка Чубарь не спешит подниматься с земли.

И правда — назавтра Вовке Чубарцу не давали прохода, расспрашивали, заживет ли у него плечо или останется так: будто Вовка не просто упал с лошади, а по крайней мере вернулся из боя. Его ничуть не смущало такое повышенное внимание, и на большой переменке он обошел все четыре этажа школы, но чтобы ответить каждому на вопросы, не хватило большой переменки, в класс Вовка влетел уже после звонка, когда Валентин Сергеевич доставал из портфеля стопку сочинений.

— Это очень интересно, что многие из вас выбрали одну и ту же тему, — говорил учитель. — И очень хорошо, что то скромное дело, которое вы как шефы делаете на конезаводе, становится вашей потребностью, ребята…

Из стопки Валентин Сергеевич выбрал несколько тетрадей, еще раз пролистал их, словно проверяя правильность своих оценок.

— Отличные оценки получили Вальковская, Михалевич, Рейнгольд. Но самой лучшей работой я все же считаю сочинение Куневича. Написана, правда, она на «четыре», с двумя ошибками, но зато ясно, логично, впечатляюще. Видно, что ученик писал с неподдельным волнением. Молодчина, Игорь! — похвалил он, отдавая тетрадь.

По партам прошел восхищенный шелест, потому что все знали, что у Валентина Сергеевича, человека сдержанного и немногословного, похвала всегда искренна и правдива.

— А вот мое сочинение! — нетерпеливо приподнялся Шурка Хоменок. — Сверху лежит…

— Ну что ж, Хоменок, — в голосе учителя послышалось сожаление, — слабенькая тройка… Возьми.