Йозеф Томан - Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

Поникнув, бледный, обессиленный, сломленный, он выходит.

За воротами его остановил иезуит в широкополой шляпе, надвинутой на глаза.

- Простите, сеньор, что, граф Маньяра дома?

- Дома этот мерзавец, и жаль, что ваше преподобие - не палач, который явился бы снести его подлую голову...

- За что вы так браните его? - хочет знать Трифон. - Граф Маньяра образец дворянина...

- Я расскажу вам кое-что о его совершенствах. - И Паскуаль увлекает священника за собой.

А дон Флавио хохочет во все горло:

- Я смеюсь словам этого сумасшедшего и даже ни о чем тебя не спрашиваю. Жалобы плебея ничего не значат. Но, вижу, ты умеешь пользоваться жизнью, и это мне нравится, мальчик мой. Твое место - в моем доме, ты внесешь в него оживление. Приходи, не мешкая!

* * *

Летиции и Паскуаля нет дома, и Мария пользуется минуткой одиночества. Вынув из сундука голубое платье, надела его, села к зеркалу. Это платье было на ней в том саду, где он сказал ей, что любит. Вот здесь, на рукаве, он нечаянно порвал кружево, этого места касалась его рука...

Лампа коптит, шипит фитилек, давая скудный свет. Отражение в зеркале смутное, неясное.

Женщина, лампа - и больше никого, ничего.

В зеркале повторен образ женщины, но бесплодна красота, которой не восхищаются. О горе, где ты, мой милый, завороживший меня? Молитвенно сложены руки - врата скорби и плача. Как больно рукам, обнимающим пустоту. Темнеет и вянет лицо мое без твоего взгляда, далекий...

- Я - выгоревший дом, лесное пожарище, скошенный луг, сжатое поле. Колодец, заваленный камнями, ветка, брошенная в пыль дороги...

Сяду под сенью храма к печальным женщинам, но плакать не стану. Семь дней радости дал ты мне. Разве этого мало? Это - больше, чем вся жизнь. Возблагодарю за это царицу небесную. Разве нет людей, которых никогда никто не любил?

Но сейчас плачет овечка господня, и трудно сказать отчего - от горя, от счастья или от горькой любви, подмявшей ее. И такую ее одолел сон.

Стоит над спящей сестрой Паскуаль, задумался. Вид у нее такой, словно она счастлива. Улыбается, но в уголках глаз еще не высохли слезы. Кто посмел безнаказанно так убивать человека? Кто посмел так жестоко растоптать человеческую душу и отречься от нее? Только смертью своей сможешь ты заплатить за это, Маньяра, и я ее подготовлю. Смеешься надо мною, гордец? Знаешь - задрожу перед шпагой твоей, знаешь - безымянный обвинитель Маньяры не добьется судом ничего, и презираешь удар в спину. Но тут ты ошибся. Удар в спину - единственное, что может тебя погубить. Не кинжалом удар, не ножом - словом. Гнусно сделаться доносчиком, это - коварство и преступление. А ты не совершил преступления против нее?! Бог простит мне.

Мария улыбается сонным видениям, а Паскуаль слагает клятву мести.

* * *

В праздник святого Лазаря в Севилье ярмарка, ромериа. С утра весь город высыпает за Кадикские ворота, на луга, тянущиеся к Корре-дель-Рио и к Дос-Эрманас.

За Кадикскими воротами - муравейник: люди всех каст, от дворян до воришек, за Кадикскими воротами - день гулянья и безделья.

Айвовый сыр, пышки, андалузские сдобные булочки, финики, сладкие лепешки, соленые лепешки, жареная баранина, кролики, колбасы, паштеты и вино, вино...

Прибой веселья и смеха - смеются оттого, что день хорош, что зубы белы, или просто от радости, что живем!

В разноцветных фунтиках - шафран, имбирь, перец - коренья, ценимые высоко; образки святых, четки; игры - мяч в ямку, мяч об стенку, и звездная мантия звездочета.

Перед палаткой полотнянщика, в кругу подруг и парней, - девушка, пригожая, как юная телочка: выбирает материю.

- Возьмите, сеньорита, этот батист, - соловьем разливается продавец. Есть у меня и атлас, сотканный из свежевыпавшего снега, взгляните - холодит, как ветерок с Арасены, сеньорита, более тонкого не носили даже наложницы халифов...

Эсперанса купила шесть локтей атласа и отходит со стайкой подруг.

Эсперанса - единственная дочь самого богатого крестьянина деревни Дос-Эрманас - Хосе Энрикеса. Стройный у нее стан, полные губы, румяные щеки, пышные русые волосы и веселые серо-голубые глаза. Гордо ступает она, горделивы манеры ее, и любит она показать, что обладает остроумием и ловко подвешенным язычком.

А вон и повелитель сердца ее, Луис Бегона, суженый Эсперансы, - высокий парень, чьи движения резки и порывисты; а тут подходит дон Валерио, алькальд деревни Дос-Эрманас, - сухощавая личность, сухостью превзошедшая старый кедровый сук, зато разодетая куда пышнее, чем то подобает селадону его сословия и его пятидесяти годов.