Юдит Куккарт - Лена и ее любовь

Который?

Тот, из бит-клуба.

Джими Хендрикс?

Нет, у него немецкое имя. И вообще мне скучно.

Много лет назад вечерами субботними длинноволосые парни рвали струны своих электрогитар, а Лена тем временем сидела в гольфах на зеленом диванчике и поедала пирожные, одно со сливочным кремом, одно ореховое, а еще — половинку голландского, с вишнями и глазурью. Аппетит как будто и вправду приходил во время еды. Чехол диванчика кусал ей ляжки. Надеясь, что одно с другим не связано, съела и вторую половинку голландского. Но что общего между девочкой в гольфах и парнями в телевизоре? В следующую субботу она надела носки, ела мало и сгорала от стыда за свое ничтожество. Перед Джими Хендриксом.

Мне так скучно, — повторила мать.

Придется тебе к этому привыкнуть.

А что, мертвые всегда скучают?

Лена услышала, как шуршит ночная рубашка, надетая на мертвое тело. Явно одно из тех крахмальных одеяний, что без дела висят в глубине шкафа, ожидая особого случая. Процедур, больницы, смерти.

Лена, мертвые ведь не всегда скучают?

Нет.

Слава богу.

Не всегда, мама. Вечно.

Вот что она сказала, прижимаясь к гробу, как к человеку. В соседнем боксе другие люди оплакивали другого покойника. Мертвые всегда становятся маленькими.

Тут кое-чего не хватает, — продолжала мать.

Чего же?

Мне, например, туфель, — был ответ.

Из коридора слышались голоса, протяжный здешний выговор. Плакала женщина. Как будто пищала.

А что Дальман? — спросила мать. — По-прежнему громко говорит?

Последние десять лет жизни мать, как и Дальман, провела в компании с ток-шоу. Участвовала в дискуссиях. Обо всем. Во весь голос. Она и внимания не обращала, что не получает ответа. Беседовала с телевизором один на один и ждала мужа. Жизнь обрела цвет ожидания, цвет любви и страха. Запуганный красный цвет, куда подмешался сначала желтый, потом черный.

Он пьет, — добавила мать.

Кто?

Дальман, — повторила она, — и как ты у него живешь? Это еще выдержать надо.

Осторожно, чтобы никого не разбудить, Лена подтолкнула дверцу. Голова лежит чуть наискось, подбородок провален и рот открыт. Не широко, но безобразно. Между губами ярко-розового цвета виднеется зигзаг мелких, довольно неровных зубов.

— Ты накрасилась? — произнесла Лена вслух. Склонилась к лицу, дохнула. Ответом был холод, мглистый и равнодушный.

Дальман, как видно, наводил порядок в ее комнате в Левенбурге. У покрывала все четыре конца откинуты, под кроватью исчезли хлопья пыли. Лена постояла слева возле узкого окна с видом на долину, на город, на две зеленые церковные башни, газовые цистерны, фортепьянную фабрику и новостройки, карабкающиеся по склону напротив. Подошла к правому окну. Крутая улица вверх уходит в зелень, вниз ведет к городу. Тяжелый черный мотоцикл затормозил у тротуара. Мотоциклист снял шлем, пригладил рукой темные волосы, она сообразила, что знает его. В школе с ним училась. Из соседнего дома вышла девушка в белом халатике, забралась на мотоцикл. Много моложе мужчины, и тут же потянулась назад, чтобы ухватиться за ручки сиденья. Лена легла на кровать.

Сможет ли она завтра выйти без чулок?

Осмотрела свои ноги, как под гримом, белые, гладкие. Поднялась, повесила на окно черную юбку, серый джемперок, серую кофточку. Под мышками кофточка пропахла потом и глядела на нее косо: две пуговицы повисли на нитках.

— Подмышники, — говорила мать. — Пришивай к дорогой одежде подмышники. А под узкие вещи надевай лифчик на косточках.

— Почему?

Лена снова легла на кровать.

— Потому. Я тоже так делаю. А к летним платьям пришивай держатели для бретелек, чтобы не каждый сразу знал, какого цвета у тебя лифчик. Волосы подбери. И глаза не подводи черным так сильно, а то вид у тебя потасканный! Прошлогодняя юбка коротка. Вот будет тебе тридцать, уже не сможешь ходить с голыми ногами!

— Я до этого не доживу.

— Посмотрим, посмотрим, только кожаную куртку оставь все-таки в шкафу, она тебе велика и вообще отцовская! И у машин не останавливайся, когда с тобой заговаривают.

— Почему нет?

— Потому что нет. Я тоже так не делаю.

— Так ведь с тобой никто уже и не заговаривает.

Пощечина обеспечена.

«Сделай, чтобы моя мать умерла», — такой просьбой Лена каждый вечер завершала «Отче наш». Бог оказался тупым. Не разглядел истекший срок хранения на ее молитве, когда та позавчера, наконец, дошла.