Юдит Куккарт - Лена и ее любовь

— А это кто? — взвыла Лена, перекрывая орган.

— «Храни нас, Пресвятая Дева», — выводили остальные, и от Дальмана шел запах кофе.

— А это Людвиг, — шепнул отец.

— Нет!

— Да.

— Нет!

— Да, сама же видишь.

— Как, почему?

— По желанию твоей матери.

Костюмер Георг первым заметил, что она больше не хочет быть актрисой. В тот вечер Лена, не помня себя, встала у столика в гримерной, и тут вошел Георг. У Георга был СПИД.

— Стол, — говорила она, пока дверь открывалась. — Стол, стол, стол!

Спектакль только что закончился, и Георг собирал костюмы в чистку. Она знала его десять лет с лишком. В трудные времена поступь Георга, нечеткие его, тяжелые, мелкие шаги, служила ей метрономом. Партнер Георга умер полгода назад, и всю их общую квартиру, включая немытую посуду, тот выставил внизу, в контейнере, чтобы немедленно и в полном одиночестве перебраться в меблированную комнату. Без стука войдя в гримерную с бельевой корзиной, Георг спросил:

— О чем размышляешь?

— Вот о чем: это стол или не стол? — и она нарочно толкнулась бедром о край.

Георг пощупал ее волосы, пересушенные новой краской.

— Да не мучайся ты, Лена.

— Вот этого-то я и не умею, — откликнулась она.

Он собирал с полу корсажи, трусики, наколенники и чулки, а снаружи, в коридоре, актерский смех уже переходил в крикливое кудахтанье кур, согнанных с насеста. Георг выскочил из гримерной, чтобы не пропустить какую-нибудь развлекуху. И только она осталась одна, как из стола начал расти человек, и начал отделяться от дерева, и стал окончательно плотью. Завершая воплощение, застегнул пиджак на нижнюю пуговицу и прислонился к краю стола. Прямо у его руки оказался поднос для шпилек. Цветом и формой точно такой, как подносики для пилюль в больнице.

— Вот и я.

— Что это значит?

— Ты меня звала, — объяснил Людвиг, выглядевший натурально. А почему бы и нет? Ведь являются же джины из бутылок, стоит только потереть горлышко. Может, они протискиваются и сквозь столы, если толкаться о край в полном отчаяньи?

— Что случилось?

— Ничего, Лена, спокойно, — вот что ответил Людвиг.

В одном и том же зеркале она видела и его спину, и собственное лицо. Волосы у него черные, лицо у нее белое. Взяла баночку с кремом, чтобы снять грим. От Людвига ее отделял один только стул. «Стул! — мелькнуло в голове. — Стул, стул!» Скользкими от крема пальцами провела по лицу. Из привычного движения родилась улыбка. Людвиг улыбнулся в ответ, и складка у него вокруг рта вовсе не свидетельствует об аскетическом образе жизни.

— Красивый у тебя халат.

— Черный, как ночь, — уточнила она. — А ты не изменился, милый.

— Зато ты теперь блондинка, — ответствовал Людвиг.

Оба замерли. Вот он — на столе, вот она — всем телом тут, оба неподвижны, оба застыли, наклонили шеи, напрягли все силы. Но еще не начеку и к нападению не готовы.

— Ах, это, — она провела рукой по неровно окрашенным волосам. — Ах, блондинка! Идея нашего нового художника. Дома у него жена, черная, как собачье дерьмо, и волосы, и десны, и соски — все черное, хотя она из Билефельда. Он, видишь ли, с ней не ладит, и оттого мы в «Натане» [8] «Натан» — имеется в виду пьеса Г.Э. Лессинга «Натан Мудрый» (1779). блондинки всем составом.

— А стоит прийти посмотреть «Натана»?

— Нет, лучше Колтеса [9] Бернар-Мари Колтес — современный французский драматург. . Пойдет позже в этом сезоне.

Размазывая средним пальцем крем, она почуяла возвращение забытого было порыва. Так налетает дождь или ветер. Вспомнила вкус слюны у него во рту. И возжелала его губ на шее, его рук на плечах, а стул между ними — прочь, и пока тот падает, Людвиг говорит:

— Повернись.

Когда он прижался к ней, махровая ткань халата стала тонкой. Свет горел в гримерной, но всюду, куда проникал его палец, было темно. Она знала, зачем его палец оказался там, во впадине пупка и в невысветленных волосах чуть ниже, она знала, зачем его палец между губ. Однажды она и в самом деле была с ним, а потом не раз повторяла это в одиночку. У них получалось все лучше и лучше, у обоих. Только Людвиг об этом ничего не знал.

— Ты что делаешь?

— Не шевелись.

— Ты что делаешь?

Над столом, в зеркале, когда он то отдаляется на несколько сантиметров, то приближается вновь, — серьезное лицо. Серьезное, будто в очках. А в своем лице она разглядела девочку, какой рада бы остаться. Та девочка на велосипеде всегда выпрямляет спину, невозмутимо и чуть высокомерно проезжая мимо мальчиков вроде него, тремя годами младше. Сосновые иголки вечно цепляются к шерстяным чулкам, и лес начинается почти от дома. Коленки у нее округлые, взрослые, хотя сама она совсем юная. Юная, но спокойная и сосредоточенная, с надежными руками и жесткими, непокорными волосами. Глаза на лице еще детские, взгляд отсутствующий и светлый.