Иван Лазутин - Суд идет

Назад возвращались медленно, словно с кладбища. Поминутно оглядывались и запоминали каждую тропку, каждое приметное рогатое деревце. Записи в блокноте делал и Владимир.

Когда вернулись домой, все дорогие вещи были уже упакованы. В этот день мать и дочь впервые за многие годы не накрасили с утра губы и не подвели ресницы. Вид у обеих был усталый, болезненный.

— Где вы были? — затаенно, почти полушепотом спросила Раиса Павловна.

— Гулять ходили.

Вслед за отцом наверх в кабинет поднялся и Владимир. Присев в кожаное кресло, стоявшее перед письменным столом, он спросил:

— Неужели нет выхода? Может, лучше уехать, скрыться?

— Где, в России? — Ануров горько усмехнулся. — В других странах в таких случаях покупают заграничный паспорт и… поминай как звали! В России этот вариант исключается. А блудить по стране беспаспортным бродягой — глупо. Заройся хоть в землю — все равно найдут. Остается одно.

— Что?

— Ждать. Терпеливо ждать!

В тот же вечер, как только стемнело, Ануров перенес ковры, картины и узлы с одеждой в машину, набил ее так, что с трудом закрыл багажник и дверцу заднего сиденья.

— Куда все это? — спросил Владимир.

— Пока к Меньшикову, а там можно рассовать по другим знакомым.

Сухо простившись с женой и детьми, Ануров выехал на проселочную дорогу и направился к Варшавскому шоссе.

У первого орудовского поста его остановил милиционер и попросил права, которые Ануров тут же достал и услужливо подал. Старшина-орудовец долго рассматривал их, вертел в руках, бросая косые взгляды в сторону дома, от которого прямо к машине шли два человека. Оба были в плащах и кепках. Один — что шел впереди — широкоплечий, приземистый. Другой — повыше и юношески гибкий. Шли спокойно, неторопливо. Оба держали руки в карманах.

— Тринадцать семьдесят два? — спросил тот, что поприземистее и постарше.

— Так точно! — четко ответил старшина-орудовец, откозырнув неизвестному.

Сердце Анурова щемяще сжалось, замерло. Потом оно ударило сильно и гулко.

— В чем дело? Почему вы меня остановили? — спросил он у старшины.

— Вам, гражданин, придется проехать с нами.

— Кто вы такой?

— Я оперативный уполномоченный районного отдела милиции. — Незнакомец предъявил удостоверение личности.

Нижняя челюсть Анурова безжизненно откинулась, обнажая белый ряд зубов. Долго он не мог попасть рукой в карман, стараясь положить в него бумажник, из которого достал свои любительские права. За каждым его движением оперуполномоченные следили сторожко, готовые в первую же секунду умелым приемом отразить любую выходку Анурова.

— Прошу рядом со мной! — сказал оперуполномоченный постарше, садясь за руль. Ануров послушно сел рядом.

Второй оперативник, что помоложе, с трудом влез в машину. Ему пришлось почти полулежать, подобрав под себя ноги.

— А теперь поедем.

— Куда?

— Пока прямо.

Машина плавно тронулась с места. Ануров попросил разрешения закурить.

— Что вы курите?

— С сегодняшнего дня курю все.

Оперуполномоченный правой рукой подал Анурову пачку «Беломора» и спички.

— У меня есть.

— Курите мои. Так нужно.

Только теперь Ануров понял оперативника. Как арестованному, ему в его теперешнем положении нельзя было лазить по карманам, в которых могло быть оружие.

Шадрин волновался. Впервые поручили ему сложное уголовное дело, в котором хищение исчислялось сотнями тысяч рублей.

В Таганскую тюрьму он выехал рано. Москва еще была погружена в туманную блеклость редких фонарей. Был час, когда ночная хмарь еще не растаяла, а утро только начинало обозначаться в сером небе.

Подходя к воротам тюрьмы, Шадрин вспомнил песню, которую любил петь покойный отец. Он даже сейчас мысленно представлял его жалобный голос:

Валила мокрая шуга. Взад-вперед сновали машины, изредка перебегали через дорогу фигурки людей. Рабочий люд торопился к станкам. Не торопились только два человека: милиционер-регулировщик (с сознанием своего величия он держал в правой руке движение машин и пешеходов) и ломовой извозчик, безразлично восседающий на облучке. В своем тяжелом брезентовом плаще, покрытом слоем мокрого снега, он, как бронзовый памятник, сидел не шелохнувшись, с видом превосходства перед снующими где-то внизу, у ног его, низенькими автомашинами.