Иван Лазутин - Суд идет

Была у Анурова дочь, которая год назад закончила Щепкинское театральное училище, но до сих пор нигде не работала — в периферийный театр, куда ее направляли, ехать не захотела, а в московские театры не брали. Целыми днями она бродила по магазинам и пляжам, а вечерами, как правило, отправлялась или в театр, или в коктейль-холл на улице Горького. Она очень походила на мать. Бывали случаи, когда их принимали за сестер. В таких случаях мать трепетала от радости и еще больше набрасывалась на косметику, выжимая из нее все возможное.

Еще в молодости кто-то неосторожно заметил Раисе Павловне, что она удивительно походит на Орлову, вот только волосы у нее темнее. Это открытие опьянило тщеславную модницу, и она в тот же день стала блондинкой. С тех пор уже пятнадцать лет никто больше не видел ее шатенкой.

Когда подросла дочь и стала студенткой театрального училища, та тоже зачастила в косметический институт. Дочь, как и мать, переделалась в блондинку.

Сын как две капли воды походил на отца. Тот же рост, широкий разворот плеч, густая туча вьющихся русых волос, ломаные разлеты черных бровей и угрюмая молчаливость. Антрополог-немец назвал бы эту семью породистой: все рослые, упитанные, светлоглазые, красивые…

Сегодня Ануров встал раньше обыкновенного. Скрестив на груди руки, он мрачно расхаживал из угла в угол своего кабинета, бесшумно ступая по мягкому китайскому ковру, застилающему почти весь пол. Время от времени он вскидывал свою крупную голову и, глядя в потолок, со вздохом многозначительно произносил:

— Да-а-а…

Еще вчера, поздно вечером, Ануров разговаривал по телефону с заведующим базой Фридманом. Тот сообщил ему тревожные вести: Баранова два дня назад арестовали, на Шарапова завели в прокуратуре дело, он, Фридман, не находит себе места. Четвертой стороной этого квадрата был Ануров. Даже из телефонного разговора Ануров понял, что тревожится Фридман не напрасно. На Баранова Ануров надеялся, тот на дыбе не проговорится. И потом он хорошо знаком с юриспруденцией: групповое хищение государственного имущества, групповая спекуляция по Уголовному кодексу наказывается гораздо строже, чем кража единичная, совершенная одним человеком. За Шарапова он не ручался. Если на того посильнее поднажать, да еще пообещать небольшое снисхождение — тот утопит отца родного, лишь бы миновать тюрьму.

— Трус! Из таких вырастают предатели! — сквозь зубы процедил Ануров, сжимая кулаки.

Подойдя к столу, он набрал номер телефона, позвонил Фридману. Тот подошел не сразу, за ним куда-то ходили.

— Это вы, Илья Борисович? Доброе утро! После вчерашнего нашего разговора я многое продумал. На Баранова надеюсь, у того светлая голова и крепкие нервы. А вот Шарапов… Шарапов меня пугает. Вам советую держать связь с ним очень осторожно. Он уже увяз всеми когтями. Чего доброго, потащит и других… Я? Я звоню с дачи. Что-то нездоровится, а поэтому в Москву выехать не могу. Но с Шараповым необходимо встретиться. Думаю, что вам это легче сделать, вы живете почти рядом. Что? Не слышу, повторите! — Ануров жадно припал ухом к телефонной трубке. — Тьфу ты, тоже мне Аника-воин, испугался. Я повторяю, что я болен, выехать в город не могу и знаю, что вы это сделаете не хуже меня. Главное объясните Шарапову, что его ожидает в любом случае, если он потянет за собой и других. Разъясните ему хорошенько, что такое групповая. Да хорошенько приструните его, чтоб он потверже вел себя на допросе. Что? Когда это сделать лучше? Думаю, чем быстрее, тем лучше. Сегодня воскресенье, нерабочий день. Богоугодное заведение, куда завтра снова вызовут Шарапова, сегодня, к счастью, не работает, а к понедельнику его нужно подготовить.

Ануров еще минут пять информировал Фридмана, что он должен сделать и как повлиять на Шарапова, чтобы тот не выдал и их. А когда закончил разговор, то принялся снова расхаживать по кабинету. Переводя взгляд с книжного шкафа на картины, с картин на бархатные гардины, ковры и мебель, он мысленно оценивал обстановку своего кабинета. Потом подошел к столу, открыл дверцу и выдвинул самый нижний ящик, из которого достал деревянную шкатулку с рисунком палехского мастера. Вытащил из нее сберегательную книжку и положил отдельно. Пачку аккредитивов и небольшой кожаный кошелек с драгоценностями бережно завернул в клеенку и закупорил в серебряной кадушечке, которая, как украшение, с карандашами стояла на его столе. После некоторого раздумья нажал кнопку звонка. Даже сигнализация у Анурова и та была персональная: один длинный звонок к жене, два коротких звонка — сыну, три коротких звонка — дочери.