Александр Рахвалов - На гарях

— А из благоустроенной-то квартиры чего съехала? — спросили Тамару. — Дочери бы оставила, коли самой не пожилось.

— Не пожилось, соседи попали хреновые, — ответила Тамара. — Видите ли, потревожили их покой господский, шумим, дескать. А дети, они и должны шуметь. Я оскорбилась и говорю: орда, собирайсь! Нам с ними не по пути — они в коммунизм плывут. Не нравлюсь? Тогда прощайте. Квартиру же дарю государству.

— А с Арканей как будешь мириться?

— Никак. Вот когда-нибудь хлопну ломиком по башке — сразу признает и Илюшку, и родную власть, и меня. Запросит родить двойню… — И Тамара свела весь разговор к замысловатой формулировке: — Жизнь бывает разной, — заявила она, — жидкой и газообразной. Разве не так?

Но Тамаре не ответили. Сидели молча.

Хозяйке с некоторых пор стали нравиться все, даже Галя с Алексеем, что жили через проулок в добротном особняке, крытом железом. Она, видно, забыла, как они рубили свой особняк: всех привечали, даже бичей, ловко используя даровую силушку. На них работал весь отшиб… Но едва поставили ворота, как Галя прокричала: «Не хрен делать здесь этим пьянчугам!» И ворота захлопнулись наглухо, и хозяева особняка стали жить по принципу: никого — в дом, но все в ограду. Алексей работал в НИИ слесарем, чинил начальству «Жигули» и пользовался на работе заслуженным авторитетом… Каждый день носил он на коромысле отходы из институтской столовки, откармливал на продажу скотину. Никто не знал, зачем ему нужны были большие деньги. Машину он имел, хотя выехать на ней из ограды мог только зимой, по твердой, так сказать, почве, мотолодку — тоже… Может, просто с голодухи хотелось людям пожить на славу, потому они и имели все, как бы на всякий случай. «Живут, живут, как на зоне, — кричала подвыпившая Алка. — Забор-то какой, заборище! Гли, гли — даже колючка есть!» Но крепких хозяев не интересовало мнение какой-то пьянчужки.

В будни их никто не встречал на улице, но и праздники они отмечали дома, накрепко закрыв ворота. Но если человек живет обстоятельно, с любовью к хозяйству и никому не делает зла, как считала Клава, то он — чего тут гадать? — хороший человек! Лентяй не построит такой домище, лопнет от зависти, а не построит… Здесь душа работала.

И Юрка-слесарь построил себе особнячок — из-под ручки поглядеть! В таком мужике червяк не заведется…

А Томка допила настойку, поставила стаканчик на край стола и перевела дыхание, точно целый ковш выдула.

— Закусывай, — посоветовали ей.

— Милые, да что в рот полезет, если орда сидит голодная? — закричала Тамара. И сразу же, без всякой паузы, перекинулась на другое: — Да и зачем бабе закусывать? Это мужику… Выпил, поел мяса, запил квасом — и нету спасу. А нам, девкам, чего? Поел хлеба с луком — да и в руку… Что такое выпила — опять не разберу, — поморщилась она. — Но спасибо этому дому, пойду к родному. Где моя соль? Все, ухожу. Бегу-у…

Харитоновна смахнула слезинку со щеки.

— Вспомнилось, — пролепетала она. — Соль вспомнилась. Отец еще был живой. Сварим, бывало, картошку, а посолить нечем. Русские же люди, без соли не могли ее лупить, хоть пропадай. Тогда он, батюшка, пошел в амбар и выкатил во двор бочку, в которой завсегда солили капусту, — рассказывала Харитоновна. — Выкатил да и разгрохотал ее топором, прямо на мелконькие кусочки… Зачем? — никто не поймет. Вечером только, когда варили супец, сообразили. Отец подошел к чугунку и бросил туда щепочку от старой бочки: «Вот и присолим, девки».

Хозяйке хотелось пожалеть старуху, она потянулась к ней, чтобы обнять, но старуха отстранилась.

— Хоть бы Томка не вернулась, — с опаской произнесла она, зная, на что способна талантливая, по-детдомовски нахрапистая артистка. Пришла бы — и песен не перепеть до самого утра. Она бы все кричала: «Подпевайте, развалюхи! А то переглушу, как налимов…» И до утра бы ее не выкурили из дома.

— Завтра помирятся, — произнесла Клава, лишь бы не молчать. — Опять будут ходить в обнимку.

— Своя ноша… Лешак их возьми.

Вернулась с пастбища скотина. Тихон покрикивал на свиней, отгоняя их от теленка.

Харитоновна совсем захмелела, языком не провернет. Все оглядывается и грозит кому-то скрюченным пальчиком.

Попрощались они за воротами — обнялись и расцеловались напоследок, как будто Харитоновна куда-то уезжала.

Она топала через проулок, беспомощно балансируя руками, как на бревне.

Тихон сидел на крылечке: он давно уже управился и прибрался во дворе. Соблазн его поборол — банка была опустошена, и Тихон теперь парил в облаках, и крепко любил жизнь, даже этот вот навоз был ему по сердцу.