Иван Лазутин - В огне повенчанные. Рассказы

Елизавета Семеновна шла впереди всех. Вечер был темный, тихий. У забора гостей ждала «Победа», в кабине которой дремал шофер.

Раскланявшись с хозяевами, гости сели в машину. А через минуту красный огонек «Победы» потонул в густой, словно расплавленный гудрон, темноте лесной просеки, по которой петляла пыльная проселочная дорога.

Уставшие от гостей и от неожиданного конфуза с соседом-скрипачом, на которого у Елизаветы Семеновны были особые виды, мать, отец и дочь, избегая разговоров друг с другом и стараясь не встречаться взглядами, разбрелись по своим углам и легли спать. Легли, но долго не засыпали. Думы каждого вертелись вокруг соседа-музыканта.

В ушах Машеньки звучала «Легенда» Венявского.

…Проснулась она рано. На дворе стояло по-осеннему хмурое, дождливое утро. Старинные часы, висевшие на стене веранды, с печальным звоном пробили пять раз. Машенька накинула на плечи теплый халат и подошла к окну, выходившему в соседний сад. Мокрые листья молоденькой березки, которая росла под самым окном, понуро, как траурные флажки, свисали с отяжелевших ветвей и сочились глянцевитыми каплями дождя. Машеньке показалось, что эти капли походили на слезы.

На песчаной дорожке аллеи стояли мелкие ноздреватые лужицы, на которых плясали лопающиеся пузырьки. Шел мелкий, нудный дождь. Водосточная труба, проходившая рядом с окном, тихо и жалобно гудела. Туманные и тягучие, как осенний дождь, мысли, бессвязно сменяя одна другую, плыли в голове Машеньки.

Так она простояла долго, до тех пор пока не вывел ее из этого оцепенения стук калитки в соседнем саду. Машенька вздрогнула. Без плаща, в порыжевшей от солнца соломенной шляпе, из соседнего сада вышел ленинградский гость. В руках он держал небольшой чемоданчик и сетку, очевидно с дорожной провизией. На какую-то долю секунды взгляд Машеньки встретился со взглядом Виктора. Тосклив и тяжел был его взгляд!.. Ноги Машеньки сразу ослабли, она хотела отойти от окна, но не могла. Сколько боли и обиды было скрыто в его глазах, под которыми полукружьями лежали голубые тени! Такие тени бывают после бессонных ночей.

Сутулясь и поеживаясь под дождем, Виктор медленно поплелся к станции. Машенька смотрела ему вслед до тех пор, пока он не скрылся в сосновом лесочке, за которым метрах в двухстах от опушки проходила железная дорога. «До станции больше километра, а он без плаща, один, пошел в дождь… Даже никто не проводил. Поплелся, как бездомная собака…»

У Машеньки что-то подкатилось к горлу, стало труднее дышать. Она плакала. И от этих слез ей становилось легче. Слабым движением руки она подвинула к окну плетеное кресло и забралась в него с ногами. Потом положила руки на подоконник и, упершись в них подбородком, уставилась взглядом в одну точку. Так она сидела до тех пор, пока ее из этого состояния не вывел бой часов. Часы пробили шесть раз. Откуда-то издали, из-за соснового леса, донесся отдаленный прощальный гудок электрички. Это был пригородный поезд, с которым должен уехать Виктор.

Когда дождь кончился, Машенька накинула на плечн шерстяную кофту и, поеживаясь от холода, спустилась в сад. Долго и бездумно бродила она по мокрым глухим аллеям, заросшим сиренью и диким хмелем. Потом свернула в затянутую плющом беседку, которая была ее излюбленным местом, где она часто проводила часы над книгой. Вошла в беседку и остановилась. На столе лежала толстая книга. Ее она видела впервые. «Откуда она? Что это за книга?..»

Сквозь непромокаемую целлулоидную бумагу, в которую была завернута книга, она прочла название: «Гримасы времени».

— «Гримасы времени»… — тихо прошептала Машенька и, пугливо озираясь, осторожно взяла со столика книгу. Под ней лежала записка. Дрожащими пальцами она развернула ее. В записке было написано: «Машенька! Прочитайте в этой книге восемнадцатую главу. Она вам обо всем расскажет. Прощайте. Больше мы никогда не встретимся. Знайте, что я люблю вас. Виктор ».

Машенька присела на мокрую скамейку и закрыла глаза. Снова в ушах зазвенела траурная мелодия Глюка. Так она просидела долго. Потом, словно опомнившись, открыла книгу и начала читать восемнадцатую главу. В этой главе говорилось о том, как десятилетнего мальчика-беспризорника, у которого родителей расстреляли в сорок нервом году фашисты, татуировал старый вор-рецидивист, выпущенный на волю из харьковской тюрьмы.

Дочитав главу до конца, Машенька не могла сдержать рыданий. Последний абзац был подчеркнут.