Иван Лазутин - В огне повенчанные. Рассказы

Пустая штанина брюк моего друга свисала с койки. Пальцами единственной ноги, вылезшими из дырявого коричневого носка, он упирался в ржавые железные прутья спинки кровати, рядом с которой, притулившись к тумбочке, отливал восковой желтизной протез. Он стоял, как замерший на месте оседланный строевой конь, затянутый и перепоясанный добротными кожаными ремнями с блестящими металлическими пряжками.

Я ждал ответа Снегирева. А он все молчал…

Меня это начинало злить.

— Ну что ж, молчи, черт с тобой! — Я поднялся, чтобы уйти из комнаты, но Снегирев остановил меня взглядом. В какие-то неуловимые секунды я понял по его глазам, что он ищет точные и подходящие для мужского горя слова.

Снегирев затушил окурок, прилепив его к нижнему ободку стула, и бросил на меня тоскливый взгляд, который как бы выговаривал: «Ну что ж, слушай, друг мой. Но знай об этом только один. Говорю тебе об этом, как гробовую тайну».

Я понял эту бессловесную просьбу друга и ответил, что мне он может во всем доверять, как родному брату.

— Ты слышал, что Властовский оформляет перевод в Одесский удиверситет? — спросил он сдавленно и тихо, словно боясь, что его могут услышать в соседней комнате.

— Нет, не слышал… А при чем тут Властовский?

Накручивая на палец вихор русого чуба, Николай рассеянно смотрел в потолок.

— Конечно, Властовский тут ни при чем… — И, несколько помолчав, добавил: — У Инги скоро будет ребенок, а она не знает о переводе Властовского.

Ян Властовский, студент четвертого курса юридического факультета, слывший сердцеедом студенческого городка, был уже больше года женат на Инге, студентке филологического факультета. Но брак до сих пор не был зарегистрирован. Теперь же, когда по лицу Инги пошли коричневые пятна и когда она все реже и реже стала выходить в коридор, по которому она, стройная и гибкая, как озерная камышинка, порхала раньше, Властовский тяготился ее присутствием. Бывали дни, когда, занятый общественными поручениями студсовета, он не находил времени хоть раз в день забежать к ней всего лишь на несколько минут. А жили они на разных этажах: Инга — в девичьей комнате филологов, Властовский — среди юристов.

Уже давно я догадывался, что Николай Снегирев любит Ингу. Любит тайно, безнадежно, не помышляя о взаимности. Трудно было ему, безногому калеке, с неприметным веснушчатым лицом, соперничать с высоким, стройным красавцем Властовским, морская офицерская форма которого была всегда безукоризненно отглажена, а горделивая осанка оставляла о нем впечатление как о сильном и волевом человеке, которому все по плечу. Такие, как Властовский, женщинам нравятся.

Словно проболтав великий секрет, Николай нервно и даже как-то судорожно приподнялся на локтях и тревожно посмотрел на меня:

— Костя, прошу еще раз: я сказал тебе как другу… Никому никогда ни слова об этом!..

Он проворно встал, попрыгал на одной ноге, заправил за брючный ремень пустую штанину, ловко подхватил под мышки костыли, сделал два саженных броска к двери и вышел из комнаты.

Я вышел вслед за ним… Чем я мог его утешить?

…Дневник свой Властовский вел с педантичной аккуратностью. Каждый день хоть строку, но записывал в нем. На титульном листе толстого блокнота стоял выведенный красивым почерком латинский афоризм: «Non dies sin linеа» [2] Ни одного дня без строчки (лат.). .

Оставшись один в комнате, он записал:

«Если ты собрался воевать с небесами, бери прицел на бога!» Как прав старик Бальзак. Эта формула человеческих отношений универсальна. Подходит для всех времен, для всех народов, всех политических систем… Не так ли?

Или вот перл: «Чем хладнокровнее вы будете рассчитывать, тем дальше подвинетесь вперед. Разите, не давая пощады, вас будут бояться. Смотрите на мужчин и женщин, как на перекладных лошадей, которым вы предоставите издыхать на очередной станции. Но если вас захватит истинное чувство, прячьте его, как сокровище: пусть никто не догадывается о нем, иначе вы погибнете…»

Над этим принципом нужно как следует подумать, в нем есть что-то рациональное.

Инга хороший человек, умница, любить умеет по-настоящему, но… она не для меня. А главное — не вовремя. Она у меня виснет гирей на ногах. Эти гири мешают идти. Пока еще я иду, и если иногда спотыкаюсь, то не падаю… Но коль и дальше так будет продолжаться, то после ее родов я поползу, как червь, с этой тяжкой ношей… Нужно обрубить!.. Одним ударом… Только рубить нужно осторожно, с умом. Сыграю на ее великодушии. Не думаю, чтоб она подняла скандал и на аркане повела меня в загс. Для такой низости она слишком горда».