Иван Лазутин - В огне повенчанные. Рассказы

Привел его к старшине. Что за разговор произошел у них там, я узнал только после. Вижу, что минут через десять из каптерки красный как рак выбегает Кузнецов. Без шапки, без шипели, в одной гимнастерке. А мороз стоял порядочный. Я за ним. Понял: тут что-то неладно. Гляжу, он прибавил шагу и перешел на рысь. Даже ни разу не оглянулся. Бежит прямо на главную сопку. Я тоже за ним, не отстаю. На южном склоне сопки росло несколько крепких дубков. Из казармы их не видать, а если смотреть с берега, то эти дубки можно сосчитать. Как увидел я, что Кузнецов направился к дубняку, так во мне что-то сразу екнуло. Вижу, он уже скрылся за поворотом.

Уже не видать его. Простынет, думаю, человек, а то, чего доброго, вгорячах и в бухту бросится со скалы. Ветер в этот день был злой, баллов на восемь, пронизывал до самых костей. Бегу, заворачиваю на выступ сопки и что же, ты думаешь, вижу? Кузнецов с петлей из двух ремней — с гимнастерки и от брюк — карабкается на самый большой дубок. Я нажал так, что аж дух захватило. Вижу, он уже привязывает ремень к суку. Тут я что есть мочи и закричал. То ли он меня услышал, то ли повернулся, чтобы посмотреть в последний раз в сторону Большой земли, но как только он увидел меня, так сразу же уронил ремни. Когда я подбежал к дубу и погрозил ему кулаком, он слез. Вижу, по щекам парня текут слезы. Продрог, зуб на зуб не попадает, рыдает. Отдал я ему свою шинель, и мы зашагали в казарму. Дорогой он все всхлипывал и жаловался, что обидел его старбат, назвал симулянтом, сказал, что если он не прекратит это притворство, то его отправят на гарнизонную комиссию во Владивосток, а там за симуляцию будут судить трибуналом. Тут мне стало его еще жальче. Признаться, хотел я тогда на старшину рапорт написать высшему начальству, но передумал, Кузнецова не стал подводить. Если бы начальство узнало о попытке к самоубийству, то его предали бы суду, а там и меня затаскали бы свидетелем.

Рапорт за рапортом писали высшему начальству на Большую землю. Писал старбат, писал командир взвода, писал сам замкомбата по политчасти и все просили, чтобы Кузнецова освидетельствовали на медицинской комиссии и, если признают больным, списали бы на берег или совсем комиссовали. Но сообщение с Владивостоком по-прежнему было только но рации. Комиссию все откладывали до первого катера. Так и докантовался наш Кузнецов до самого мая на камбузе. Истопнику все помогал. Слышать почти совсем не стал. В наряд его никуда уже не посылали, оружия за ним не закрепляли, а караульного помещения он ни разу так и не видел. А вскоре Кузнецова, как только потеплело, в мае месяце это было, с первым же катером отправили во Владивосток.

Все в батарее считали, что больше ему уже не служить, и даже сожалели, что так долго его не могли направить на медицинскую комиссию. Но когда во Владивостоке опытные медики стали проверять по-настоящему, то вся комиссия была сбита с толку. Об этом мы позже узнали от батарейного фельдшера. Кто его только не смотрел! Смотрели ушники-специалисты, смотрели доктора по нервным болезням. И ничего не находили. Все, как один, давали заключение, что с ушами у него все в порядке, что он просто симулирует. Наконец, показали его самому главному профессору по ушным болезням. И тот ничего не нашел. Тогда решили его испытать. И вот тут-то началось… Уж чего-чего не делали с ним врачи и сестры! И неожиданно окрикивали, и пробовали при нем завести такой разговор, чтобы по глазам можно было понять, что он слушает, и несколько раз ему, сонному, подставляли к изголовью будильник. И все бесполезно. Одним словом, поставил этот Кузнецов врачам такую задачу, что они только руками разводили. Целый месяц водил всех за нос. Потом, наконец, решили его демобилизовать. Кузнецов начал считать дни. Как ходячего больного, его отпускали днем в город. Там он частенько заходил в городской сад, читал газеты и книги, в госпиталь приходил только к обеду. Вот в этом-то сквере он и познакомился с одной девушкой…

Дронов перевернулся на спину и, подложив под голову фуфайку, продолжал рассказ, глядя в черное небо:

— Говорят, красивая была эта девушка. Ну, конечно, наш Кузнецов влип в нее по уши. Тут-то он и подался. Первые дни разговаривал с ней записочками, представился и ей глухим, разжалобил так, что та чуть не прослезилась над его несчастьем. Дальше — больше: дело молодое, начали встречаться. Но разговаривали все записочками. Она писала, а он отвечал. А когда врачи сказали Кузнецову, что документы о демобилизации уже готовы и что ему уже заказан на вечерний поезд билет, он пришел к своей любимой на свидание и написал ей, что поздно вечером уезжает домой. Предложил ей ехать с ним. Та ответила, что согласна идти за ним хоть на край света. Тут-то он от радости взял и рассказал ей о себе. Только просил обо всем молчать. Разговаривал с ней как вполне здоровый человек. А девушка эта оказалась врачом, только что окончила в Москве медицинский институт и была направлена на работу в военно-морской госпиталь. К своей основной работе, как видно, еще не приступила, потому что после окончания института полагался ей отпуск. Накануне последнего свидания с Кузнецовым она пришла оформляться в терапевтическое отделение и здесь, в госпитале, все о нем узнала. Тайна раскрылась, и симулянт был разоблачен.