Иван Лазутин - В огне повенчанные. Рассказы

…Долго рассказывал о себе Алексей. Вся жизнь его как на ладони лежала перед Ковровым.

«А сколько таких вот сирот оставалось в селах и городах, которые нашим солдатам приходилось в войну оставлять врагу…» — с грустью подумал Ковров, и ему вспомнился поваренок Лека, мальчуган лет десяти, тоже круглый сирота, приставший к дивизии Коврова в сорок четвертом году под Речицей. «А что, если и ему сейчас так же трудно и он не может постоять за себя?» Генерал смотрел в чистые глаза Алексея, в которых где-то на самой глубине затаилась скорбь человека, рано хлебнувшего горя.

Последнее время Ковров стал иногда замечать за собой, что у него начинали сдавать нервы. Смотрел на прошлой неделе фильм о защитниках Брестской крепости — прослезился, читал вчера Горького — тоже расстроился на целый вечер. И вот теперь, вспомнив своего любимца черномазого Леку, с которым его разлучило тяжелое ранение, генерал встал и, припадая на левую ногу, молча подошел к окну. Повернулся спиной к Алексею, зачем-то послушал наручные часы, потом достал платок и протер глаза.

Громко высморкавшись в платок, Ковров подошел к Алексею.

— Поезжайте домой, молодой человек, недельки две отдохните, а к сентябрю как штык на занятия. Только уговор — не опаздывать!

Алексей смотрел на генерала и не верил, что все так просто и легко обошлось. Он боялся, что не так понял генерала.

Так с ним бывало только во сне. В страшном сне, когда за тобой гонятся, вот тебя поймали, собираются убивать и вдруг… ты просыпаешься, чувствуя, как сердце из груди вот-вот вырвется. И рад, что все это было во сне.

— Но почему нет меня в списках? — спросил Алексей беспокойно, будто фамилия в списке на доске приказов весомее слов начальника.

Генерал нажал кнопку, и в следующую минуту в кабинет вошла секретарша.

— Включите в приказ о зачислении, — распорядился он и передал девушке папку с личным долом Плавина.

Опираясь на палочку, генерал прошелся вдоль стола и проводил Алексея до самой двери.

Из кабинета Коврова Алексей вылетел как на крыльях.

— Ну как? — сочувственно спросила секретарша, которая ожидала, когда освободится генерал, чтоб подписать документы.

— Зачислен! — на ходу ответил Алексей и чуть ли не бегом помчался по узкому прохладному коридору. Если бы ему сейчас сказали: упрись руками в стены так, чтоб они раздвинулись, он ни на секунду ие усомнился бы, что у него хватит на это сил.

«Зачислен!..»

Освободившись, Ковров вызвал Фомичева.

Добрым и чутким человеком слыл Ковров, но тот, кто хоть однажды видел его в гневе, на всю жизнь помнил, какие молнии может метать этот человек. В такие минуты он мог быть жестоким.

— На каких фронтах вы воевали, подполковник? — тихо, стараясь быть спокойным, спросил он у вытянувшегося по стойке «смирно» Фомичева.

— Алексей Петрович, ведь было общее указание о тщательном отборе…

— Я вас спрашиваю — на каких фронтах вы воевали?! — почти вскрикнул Ковров, и его сабельный шрам на щеке побагровел. Этот шрам он принес с гражданской войны.

— Я… я… по состоянию здоровья, товарищ генерал…

— Молчите, подполковник! Ваша биография мне известна, — все более раздражаясь, осек его Ковров. — Вы никогда не были настоящим солдатом!..

Фомичев слышал, как хрустнули пальцы генерала. Значение этого хруста он прекрасно знал и самым разумным считал не возражать в такие минуты.

— Вы видели живого фашиста?

Фомичев стоял бледный и не сводил с генерала своих бесцветных, поглупевших от страха глаз.

— Я вас спрашиваю: вы видели живого фашиста?! Не видели? — Подступив вплотную к Фомичеву, Ковров снизил голос до шепота: — А он… он видел. Вы знаете, что на спине у этого пария шрамы от немецкой нагайки? Не знаете? А я их видел! Видел здесь, в кабинете!.. Я вам доверил приемную комиссию, а вы!..

Долго еще раздавался в приемной голос Коврова. Он то срывался, поднимаясь до высоких нот, то падал до шепота. Напрасно секретарша стуком машинки старалась заглушить его — он доносился из-за двойных дубовых дверей, обитых дерматином…

А Алексей в это время пешком через весь город по лужам и под дождем шагал к вокзалу. Глядя рассеянным взглядом на многоэтажные дома, на асфальтированные, промытые дождем улицы, он видел другое: день клонится к закату; с полеводческой бригады с песнями возвращаются девушки и парни; над деревней повисла предвечерняя дрема, пропитанная запахами мяты, укропа и парного молока… Суббота. В огороде деда Евлампия стоит баня, топится по-черному. Из бани идет дымок. Веселый и помолодевший Евлампий сидит на толстом чурбане и время от времени бросает гордый взгляд на своего дружка-ровесника Кирюху: