Джеймс Олдридж - Сын земли чужой - Пленённый чужой страной, Большая игра

Однако нервное состояние, в котором находился Руперт, заставило его еще внимательнее приглядеться к Нине — к ее бесхитростному поведению, к ее одежде, даже к походке. По-видимому, она была совершенно безразлична к чулкам, когда их вообще надевала. Она их не берегла на прогулках, как это делает большинство женщин на Западе. Да и другие русские дамы были на нее в этом похожи. Они от этого не становились менее женственными. Его представление о них постепенно менялось. Они, конечно, другие, чем их западные сестры. Бессмысленно было бы сравнивать с машинистками и продавщицами Лондона этих хорошо сложенных, крепких, пышнотелых женщин, румяных деревенских девушек или даже нарядно одетых городских модниц. Правда, машинисток или продавщиц здесь в санатории явно было мало, все девушки, по-видимому, были студентками. А молодые женщины — работницами, инженерами, педагогами, геологами. Как-то в автобусе он шепотом осведомился у Нины, какова профессия их спутниц; Нина обошла весь автобус, спрашивая (к его величайшему смущению) пассажирок от имени английского героя Руперта Ройса о роде их занятий. Шестеро оказались геологами, совершавшими путешествие на велосипедах, две — инженерами-электриками, две — студентками института иностранных языков, четыре — работницами консервной фабрики и две — водителями троллейбусов из Москвы. Среди них не было ни одной продавщицы и ни одной машинистки. В России, наверно, меньше переписки, меньше продают и меньше покупают, думал Ройс.

Руперт обнаружил также, что он испытывает какой-то клинический интерес к тому, как любят в России, хоть и не знал, говорило ли в нем собственное любопытство или желание просветить Лилла; он наблюдал за молодыми парочками на улицах Ялты, на пляже, в кипарисовых аллеях санаторного парка. Нет, любовь повсюду одинакова. Любовь одинакова, но влюбленные — разные. Здесь они избавлены от рекламы сексуальной жизни и не так погружены в мир сексуальных эмоций, сексуальных проблем, которые на Западе повсюду лезут в глаза и уши, бьют в нос.

В Советском Союзе, насколько он мог судить, отношения между полами не принято широко выставлять напоказ.

Руперт считал, что он достаточно осведомлен, чтобы делать такие сравнения. Он воспитывался в пресыщенной среде — быть может, самой пресыщенной на свете— и хорошо знал, как ведут там себя женщины. Разумеется, доступные девицы, толкавшиеся на улицах Лондона, эти убогие копии светских дам, были не в счет. Но и сами подлинники часто казались ему чудовищными. Только богатые люди знают, какими глупыми, невежественными, невоспитанными, пустыми и отталкивающими могут быть богачи. Он отлично понимал, что делает, порывая с кастой имущих и переходя в ряд среднего класса, умственно ограниченного, но, по крайней мере, обладающего какими-то нравственными устоями, не такого растленного и — что самое важное — трудового.

Но уйдя из метеорологического управления, Руперт распростился и со средой средних буржуа, и теперь смысл их жизни не казался ему таким уж непреложным. Одновременно он как будто утратил и веру в свой труд. Веру в деньги он потерял давно. И уж во всяком случае не мог больше верить в извечность привилегий того класса, к которому принадлежал по рождению; все это умерло безвозвратно. А сейчас ему даже казалось, что поколеблено его безоглядное уважение к науке…

Почему?

Было в Советской России, в этой чужой стране, нечто, подрывавшее все, во что люди верили раньше, но он не знал, что именно. Нельзя сказать, чтобы здесь предлагали взамен что-то лучшее. Он был убежден в превосходстве своего мира — люди там лучше едят, лучше воспитаны, более образованны (впрочем, то, что он тут успел увидеть, заставляло его усомниться в превосходстве западного образования). И все же достаточно было провести несколько недель в этой стране, чтобы почувствовать себя так, словно ты перенесся на другую планету или долгое время плаваешь на корабле в открытом море. Твой критический взгляд на мир вдруг делался острее, и от этого все в жизни меняло свой смысл, рушились привычные представления. Тебя вынуждали задуматься, и ты обнаруживал сложности там, где раньше все казалось просто. И хотя адмирал Лилл сумел внушить Руперту образ мыслей и любознательность совершенно особого свойства, он уже все ставил под сомнение и не знал, являются ли русские с их морскими крепостями и радиолокационными установками такими смертельными врагами, какими их считает адмирал Лилл.