Джеймс Олдридж - Сын земли чужой - Пленённый чужой страной, Большая игра

Их ожидал маленький катер, судя по оснастке — плавучая лаборатория рыбных промыслов. У сходней их встретил капитан — невысокий, приземистый, в рубашке и брюках цвета хаки, с непокрытой головой: он выглядел таким же крепким, как тумба, к которой был пришвартован катер; капитан с ленивой усмешкой сообщил Руперту, что фамилия его Кирпотин. На вид ему было лет тридцать. Он провел Нину и Руперта в отведенную им каюту с четырьмя койками. Кирпотин еще стоял у двери и разговаривал с ними, объясняя назначение шкафчиков, когда Руперт почувствовал, что заработали двигатели. А когда капитан закрыл за собой дверь, чтобы дать гостям устроиться, катер уже вышел в море.

█

Руперт помнил, что его друзья из английского военно-морского флота относились к советскому флоту со смешанным чувством уважения и высокомерия, поскольку никто из них ничего толком о нем не знал. Крейсер «Свердлов», который во время празднеств коронации вслепую вошел в гавань Плимута с помощью счетно-вычислительных устройств радиолокации, многим открыл глаза на истинное положение вещей. Если прибавить к этому атомный ледокол и первоклассных спутников, круживших вокруг Земли, глупо было сомневаться в том, что Советский Союз имеет атомный ракетный подводный флот или что русские — превосходные моряки.

Руперт в этом и не сомневался, но теперь он почувствовал, что русские моряки обладают крепкими морскими традициями — и это его удивило. Наличие традиций в британском флоте казалось ему легко объяснимым. Но откуда они взялись в русском? Однако, поразмыслив, он понял, что и Советская Россия с ее длинной береговой линией тоже должна обладать давнишними мореходными навыками. Многие друзья Руперта по Арктике были твердо уверены, что русские знают о навигации во льдах больше кого бы то ни было; он где-то читал, что огромный советский рыболовный флот новее и лучше оснащен, чем рыболовный флот любой другой европейской страны. Сейчас у него появилось такое ощущение, будто он плывет на корабле, который управляется сам собой — без приказов с капитанского мостика, без неизбежного антагонизма между верхней и нижней палубами, без тех атрибутов власти, которые хоть и не слишком подчеркиваются на английских судах, тем не менее всегда бросаются в глаза.

Временами казалось, что капитан — единственный человек на катере. Он меланхолически им подтвердил, что катер пройдет мимо острова Змеиного, так как плывет к устью Дуная, где им предстоит исследовать некоторые свойства морских рыб.

Нина и Руперт даже позабыли про свою невысказанную взаимную обиду, так их заинтересовала лаборатория, где молодые женщины трудились над картами, колбами, медными ситами и черпаками. Оба смотрели на все это с увлечением, хотя, как полагал Руперт, по разным мотивам. Его интерес был чисто практическим, Нину же, как видно, больше привлекала романтика труда рыболовов.

— Тут, к западу от Крыма, повсюду мелководье и живая вода, — застенчиво объясняла Нине девушка в белом халате. — Но к югу от Крыма глубина моря доходит до двух с половиной тысяч метров и на дне образовалась стоячая вода. Когда-то здесь было пресноводное озеро. Потом сюда прорвалось Средиземное море и убило пресноводных, которые так и остались лежать на большой глубине, разложились и выделяют вредные газы, убивающие все кругом. В нашем море мы все время ищем границу между жизнью и смертью.

«В нашем море»… Руперта всегда поражало это русское словечко «наш»; его применяли к людям, рекам, друзьям, к долгу и к будущему. В устах этой девушки оно обозначало свое, домашнее море.

— Как здесь обстоит дело с течениями? — спросил Руперт.

— Все они идут против часовой стрелки. И не очень быстрые.

— А Средиземное море все еще вторгается в Черное? — спросила Нина.

— Воды Черного моря текут по поверхности Босфора. На глубине двадцати метров в обратном направлении текут средиземноморские воды. Это замечательное явление.

Тем временем на море поднялась мертвая зыбь, и Руперт заметил, что Нину одолевает морская болезнь. В маленькой, обитой цинком лаборатории пахло химикалиями и рыбой. Руперт вывел Нину на палубу. Они постояли в узком проходе, Нина взяла его под руку и стала глубоко вдыхать свежий воздух.

— Как же вы путешествуете на Севере? — спросил он. — Вам, наверно, приходится терпеть муки ада.

— Меня всегда укачивает, — призналась она. — Но когда-нибудь я привыкну и к самолетам, и к автомобилям, и к кораблям.

Да, Нина есть Нина, внутренне улыбнулся он. Ее вера в прекрасное будущее так же непоколебима, как и ее вера в то, что она сумеет побороть морскую болезнь. Она убеждена, что когда-нибудь все переменится, все достигнет совершенства, даже ее вестибулярный аппарат. Он скова залюбовался ее бледным бесстрашным лицом.