Джеймс Олдридж - Сын земли чужой - Пленённый чужой страной, Большая игра

— Во-первых, — заявил он. — я хочу забрать из фирмы все свои деньги.

— А разве это возможно? — удивился я. — Ведь, кажется, акции фирмы не продаются?

— Их можно продать кому-нибудь из членов семьи. Я продам их Фредди.

— Фредди? А почему не вашей матери?

— Нив коем случае! — воскликнул Руперт; он лежал на залитой солнцем лужайке возле дома, поставив на живот чашку чая, принесенную Анджелиной. — Мать мне за них заплатит, а потом положит их в банк на мое же имя или на имя детей. Нет! На этот раз я решил порвать с нашей фирмой окончательно.

— А вы не думаете, что Фредди тоже сохранит для вас акции?

— Фредди? Вот уж кто из рук ничего не выпустит.

— Но…

— Можете помолчать? — рассердился Руперт. — Вы не даете мне слова сказать. Разве вам не интересно знать остальное?

Я сказал, что интересно.

Намерения у него были самые простые. Получив деньги, он хотел создать нечто вроде фонда для разных полезных начинаний.

— Что вы называете «полезными начинаниями»? — спросил я.

— В конечном счете все полезные начинания преследуют одну и ту же цель.

— В таком случае, почему бы вам сразу не отдать ваши деньги коммунистам? — сухо осведомился я.

— Потому, что у меня свои взгляды и свои планы, — отрезал он.

Летний день выдался на славу. За углом дома Джо поливала розы: она крикнула Роланду, чтобы он убрал с грядки свой велосипед.

— Ах ты, растеряха… — бранила она сына.

— Если вы раздадите деньги, — спросил я, — на что вы будете жить?

— Не беспокойтесь, с голоду не умрем.

— А вы подумали о Лилле?

Руперт стал обкусывать травинку.

— Теперь ему со мной не так легко сладить, — заявил он.

— А Джо?.. — этот вопрос я припас под конец.

— Не знаю, — задумчиво, но без всякой тревоги ответил Руперт. — Как-нибудь я ее уломаю. Беда в том, что я никогда всерьез не делился с нею своими замыслами.

Я сказал, что ему, конечно, необходимо поговорить с Джо, и со вздохом добавил, что я ему не завидую. В эту минуту я думал о той Джо, которой Руперт еще не знал и которая все эти дни жила в непрестанном нервном напряжении, — ее честной, прямой натуре было не под силу таиться и лгать. Я не сомневался, что рано или поздно, в минуту досады или просто не удержавшись, она расскажет ему все за столом или во время прогулки. Что тогда?

— Я убежден, что для Джо самое главное не потеря денег, а то, на что вы собираетесь их тратить, — предостерег я Руперта.

— Знаю.

— Боюсь, что она вас бросит.

Но он, видимо, обдумал и эту возможность.

— Вряд ли, — сказал он.

— По-моему, она никогда не простит вам, если вы примкнете к какому-то политическому движению, — осторожно заметил я. — А ведь похоже, что вы хотите к чему-то примкнуть.

Я думал, что он станет это отрицать, но он, видимо, не нашел в моем вопросе ничего странного.

— Верно, — кивнул он в ответ.

— И вообще, зачем забирать свои деньги из фирмы, — продолжал я, стараясь как можно тактичнее найти какой-то компромисс для него и для Джо. — Почему бы вам не оставить капитал фирме, а доходы тратить по своему усмотрению?

— На то есть свои причины, — покачал головой Руперт. — Во-первых, я хочу освободиться от фирмы Ройсов, чтобы мне ничто не мешало. Но это не все. В нашем уставе сказано, что председатель и один из директоров — то есть Рэндольф и другой член семьи — имеют право конфисковать без всякой компенсации акции у того из нас, кто по мнению правления, наносит фирме ущерб. А когда Рандольф и остальные узнают, что я сделал в Китае, они именно так и поступят. Пока еще никто не догадывается, но рано или поздно Рандольф об этом пронюхает и заморозит мои акции или отберет их совсем.

— Значит, вам надо немедленно что-то предпринять?

— Я повидаюсь с Фредди завтра же, как только он вернется…

— Но и Фредди может заартачиться. История с пятью миллионами и его вряд ли очень обрадует.

— Конечно. Однако не беспокойтесь: Фредди захочет получить акции.

— А вы уверены, что поступаете правильно? — спросил я.

— Совершенно уверен, — твердо ответил он. — Я уже не могу смотреть на мир прежними глазами. Многое мне самому еще неясно, — признался Руперт. — Но я знаю одно: нельзя больше жить по-старому. Да вы и сами это понимаете. — Он лежал на траве, опираясь на локоть, но теперь приподнялся и раскинул руки, словно желая обнять синее небо и зеленую землю, все великолепие этой летней природы, излучавшей какую-то тихую радость. — Нельзя. Хоть и кажется, что вокруг нас все так прекрасно, — сказал он со вздохом и снова лег навзничь.