Джеймс Олдридж - Сын земли чужой - Пленённый чужой страной, Большая игра

Джо промолчала. Она чувствовала себя глубоко несчастной, и вид у нее был такой безнадежный, что меня это даже встревожило. Если бы Руперт был повнимательнее, он бы понял, что ее нельзя оставлять одну. Она стояла в мрачном, злом раздумье, едва удерживаясь от очередной вспышки; в ней, видимо, поднималось отчаяние, и, так же, как Руперта, оно могло толкнуть ее на опрометчивый шаг. Но Руперт был беспощаден только к себе, а то, что она совершила по дороге в Пекин, было настолько безжалостно и к ней самой, и к нему, что могло разрушить даже самый счастливый брак.

Мы подписали соглашение в три часа дня; принимая во внимание размеры документа, а также то, что он был на двух языках — на китайском и на английском, — мы хорошо поработали.

Теперь, когда у Руперта сложилось свое, собственное мнение о Китае, он неизбежно должен был сделать из этого какие-то практические выводы. Собственно, он и начал их делать со свойственной ему решимостью, но тут ему помешала Джо.

Стоило нам вылететь из Шанхая, как Руперт и думать перестал о Бонни, но тот волей-неволей вынужден был следовать за ним. Бонни выехал тем же поездом, что и Джо; у него было свое купе, у Джо и Ван — свое.

— Руперт меня обманул. Это некрасиво, — пошутил он, когда Джо зашла к нему в купе. — Вам надо было меня предупредить.

Бонни делал хорошую мину при плохой игре.

— А вам не надо было с самого начала гладить его против шерсти, — ответила Джо.

— Зато теперь он гладит против шерсти меня.

Джо только пожала плечами: пусть дерутся. Но почему они так не любят друг друга?

Все утро она дремала у себя в купе, прихлебывая горячий чай, который ей подевали проводники, расхаживавшие по коридорам в поисках недобитых мух. Когда бы она ни выглянула в окно, она видела крестьян, которые трудились на облитой зноем влажной китайской земле. А поезд все бежал и бежал мимо сорговых, рисовых и хлопковых полей, мимо крохотных холмиков — неприкосновенных могил предков. В полях не видно было ни машин, ни тракторов. Все было здесь чужое; только когда поезд проносился по стальному мосту или вдруг останавливался в каком-нибудь большом городе, окруженном черной каймой фабрик, перед глазами возникало что-то знакомое, но все-таки сохранявшее восточный облик.

— Вы что-то замечтались, — заметил Бонни.

Они обедали у него в купе, чтобы избежать общества Ван; стук колес, заполнявший тесное отделение вагона, казалось, отгораживал их от всего мира, и Джо не очень удивилась, когда Бонни вспомнил, что он мужчина, и стал настойчиво за ней ухаживать.

— Послушайте, Брайан, вы, кажется, забываетесь, — оттолкнула она его руку и дружески похлопала его по колену — самый расхолаживающий жест, какой она могла придумать. Это подействовало.

— Джо, мы ведь с вами сейчас совсем одни, как на необитаемом острове, — вздохнул Бонни.

— А что скажет ваша жена? — спросила Джо, задав вопрос, который всегда задает женщина в порядке самозащиты.

— У жен своя интимная жизнь, вы это, наверно, знаете по себе, — рассмеялся Бонни.

— Что правда, то правда, — согласилась Джо.

Она с обидой подумала, что Руперт напрасно оставил ее наедине с Бонни в поезде: если что-нибудь случится, сам, дурак, будет виноват.

Но еще ничего не случилось.

После обеда она прилегла и тщетно пыталась уснуть. — вагон трясся и громыхал, а когда он останавливался, в душное купе врывались голоса китайцев. Потом поезд, немилосердно раскачиваясь, несся дальше, сквозь тропические ливни, сквозь тучи пыли, через шумные потоки и снова резко тормозил. Путешествие казалось ей бесконечным: она никак не могла освоиться с мыслью, что едет совсем одна, без Руперта, по этой чужой и далекой стране с ее непонятными людьми. Слезы выступили у нее на глазах, и она откинулась на подушку, прикрыв лицо книгой, которую читала: это были «Мандарины» Симоны де Бовуар; роман дала ей в дорогу Пегги, заявив, что он очень подходит для долгой поездки — толстый, и в нем бушуют страсти.

Вечером, сидя напротив Бонни, она чувствовала себя лучше, но мысль, что ей предстоит провести целую ночь в одиночестве, была невыносимой. И, когда Бонни два часа спустя положил ей руку на грудь, она больше не сопротивлялась; она чувствовала, как злость на Руперта то закипает в ней, то ослабевает, потом злость вдруг исчезла, и тогда Джо только удивилась, почему она не отталкивает горячих рук Бонни.

— Не смейте! — воскликнула она.