Галина Докса - Мизери

— Я вам дам денег на такси.

— У меня волосы коротки для такой косы, Дэвид, умоляю!

— Я только начну, только девять девяток сделаю… Сидите ровно.

Чуть не силком он усадил ее на стул, вынул шпильки, расчесал своей частой острой расческой, неимоверно дергая корни, спутавшиеся пряди, и, велев не дышать, приступил к плетению. Света не успела опомниться, как волосы ее с висков были убраны назад и туго схвачены в плетку — так туго, что углы глаз оттянулись к вискам и заломило лоб.

— Ай! Осторожнее!

— Простите, это в последний раз.

Он действительно стал работать осторожнее, спокойнее, кажется, получая истинное удовольствие от своих действий, и даже принялся цедить сквозь зубы какой–то меланхолический мотивчик. Мотивчик убаюкивал Свету, она опять зевнула:

— Дэвид! Ну не мужское это занятие!

— Говорю, сидите ровно! Я быстро плету. У меня большой опыт…

— Работал в парикмахерской?

— Просто у меня пять младших сестер, и у всех — косы. Я люблю заплетать косы…

Света закрыла глаза. Хорошо! Ей показалось, что она, задремав, опустилась глубоко на речное дно, уселась там под корягой, а волосы ее еле–еле ленивой волной колышет течение и нет этой дреме ни конца, ни начала… «Вот так, в сказках пишут, память зачесывают. Как хорошо… Как чудно–хорошо… Никуда б не уходить отсюда… Никакого б мне завтра… Никакого послезавтра… Пятеро сестричек, с ума сойти! А мать, говорил, мне ровесница… Жаль, я не поцеловала Свету. Всегда я не делаю того единственного, что необходимо. Все делаю, лезу из кожи вон… но не единственно необходимое. Но, положим, я б ее поцеловала. Это ребенок замкнутый, гордый. Несчастный. Про мать ни за что не сказала бы просто — только к слову, как проговорившись. Такой ребенок… Про такого ребенка все надо догадываться и не ошибаться. А ошибешься — ребенок не простит. И не догадаешься — не простит. Такого ребенка не обманешь… Мать больна. Надо было догнать, спросить… Поцеловать надо было — сначала. А я не смогла. Я всегда так — из кожи вон, стараюсь, люблю — из последнего люблю, но самого главного, какого–нибудь единственного поцелуя, или взгляда, или вздоха — не совершаю. И все — навсегда — как всегда… Не думать… Как хорошо он меня причесывает!.. Будто на дне лесной реки… Что–то русалочье… Пятеро сестренок, надо же! Я знала, что их там шестеро, но — пятеро сестренок, это сила… Как хорошо…»

— Ай! — пискнула Света, пробуждаясь от дремы.

— Готово! — объявил Дэвид Смит и подвел ее к окну.

На улице начинало темнеть. Света взглянула на свое нечеткое, двоящееся отражение и отпрянула в ужасе. Из окна на нее глядел маленький безногий человечек с лысой головкой и часто моргал. Света попыталась растрепать, распушить туго натянутые прической волосы, но Дэвид поработал на славу: коса держалась крепко. Была она так коротка, что увидеть ее через плечо Свете не удалось. Тем не менее она нашла в себе силы похвалить мастера. На плетение косы он потратил двадцать минут или немногим больше.

В зал заглянул учитель физкультуры. Была у него такая привычка: заглядывать в актовый зал, если видел из своего разрушенного, лишенного пола гимнастического, в котором сам для себя — «с горя» — «качал» по вечерам «мышцу», что свет в актовом горит, а детские тени больше не скачут у первого окна. При входе он столкнулся нос к носу с Дэвидом, гасившим свет. Света стояла рядом и что–то ласково приговаривала по–английски. Учитель не сразу узнал ее, так изменила коса мягкое, круглоглазое, всегда подвижное лицо. Она стала похожа на…

— Что, Сережа, испугались? — засмеялась Света, разом становясь собой. — Это меня русская коса так преобразила. Дэвид плел. Что, как там сзади — посмотрите, а то мне не видать… Хорошо?

— Высший класс. Только… Ленточка странноватая какая–то… Что за ленточка, не пойму?..

С этой косой она, понял наконец Сережа, походила на сфинкса. На поддельного игрушечного сфинкса — не каменного, холодного, а деревянного, теплого, слегка раскрашенного… или глиняного… курносого, чуть косившего и, видно, смущенного метаморфозой, произошедшей с ним. Длинный парень щелкал выключателями, глядя сверху вниз на косу, которую чуть дольше, чем требовала того ситуация, держал в руке учитель физкультуры.

— Прекрасная работа, — Сережа показал Дэвиду большой палец. — Вери велл!

Дэвид вежливо кивнул.

— Ленточка?

Света попыталась нащупать за спиной ленточку, но это ей не удалось, и она махнула рукой, уставая от усилия веселости, которую при любых обстоятельствах вызывал в ней учитель физкультуры своим подтянутым, молодцеватым видом, густыми, пышными усами и молодой плешью, кругло блестевшей сейчас под тусклой коридорной лампочкой. Дружной троицей — Света посередине — подошли они к выходу. Нянечка, звеня ключами, поднялась из угла. Длинный Дэвид улыбнулся ей и повесил ключ от актового зала на щит, легко дотянувшись до него через стол. Учитель физкультуры присвистнул, отступил на шаг, примерился… приложил палец к губам и метнул свой ключ над головой ойкнувшей нянечки. Ключ проделал в воздухе плавную дугу и угодил точно на предназначенное ему место, тяжело повиснув на коротком гвозде. Света вздохнула, поняв, что надо похвалить учителя: