Галина Докса - Мизери

Правой рукой подкрашивая губы в полумраке прихожей, левой Света откидывала крышку пудреницы, нащупывала свой камень и вслепую пересчитывала его маленькие теплые грани. Потом, спрятав помаду в сумку, она вынимала его почти невидимым и подставляла под слабый лучик электрического света, проникавший из ванной. Она крутила это прозрачное зернышко между пальцами и катала его на ладони. Она подкидывала и ловила этот блестящий шарик. Она, если он падал и закатывался под трюмо, выметала его веником вместе с чистым, вероятно от древности, мусором (вроде крапинок конфетти, ровесниц ее юности) и снова крутила у глаз, удивляясь, что к нему совсем не пристает пыль. Она отдаляла и приближала его. Она примеряла его на безымянный палец и пробовала на зуб. Наконец, она рисовала им на зеркале загадочные вензели и расходящиеся спирали. Она нарочно не прилагала большой силы, царапая стекло, как будто надеялась, что он сплохует хотя бы на этот раз и тем посеет в ее душе сомнение в своем существовании.

Но алмаз существовал. Насквозь просвечивая, дробя луч и скрещивая его осколки, падая на пол с тихим, но твердым стуком или беззвучно полосуя стекло, он заявлял о своей природе тем настойчивее, чем дольше забавлялась им его новая странная хозяйка. Столь странная, что, в десятый или даже в двадцатый раз выдохнув восхищенное «ах!», она с неизменной плебейской небрежностью роняла камень на дно дешевой, грубо раскрашенной пудреницы, вместо того чтобы поскорее подыскать достойный его несокрушимых, до нуля истонченных ребер бархат, настоящий бархат, а не этот голый и холодный, поддельный бархат тьмы, где суждено было ему отныне проводить долгие часы в ожидании утра.

« Полно ! — воскликнула Света однажды утром. — Да драгоценный ли ?»

Прошло четыре недели с тех пор, как он попал к ней в руки. То ли от долгого соседства со скромными, демократичными украшениями, вместе с ним отбывавшими срок в темной пудренице, то ли оттого, что Света привыкла к нему, а может быть, просто прибыло дня, и в первый раз за туманную зиму она собиралась на работу не в желтых искусственных, а в серебряных живых сумерках утра, но камушек глядел на нее с выражением простым и дружелюбным и просился из щепоти обратно в пудреницу — туда, к брошке, цепочке и мельхиоровому колечку с сердоликом.

«Нет! — возмутилась Света. — Надо как–то с ним решать. Еще немного, и мы начнем разговаривать, как в сказке Андерсена. Что–нибудь такое: алмаз влюбился в сердолик и сам захотел быть сердоликом. И вышел из него не сердолик и не алмаз, а… Настоящий хризопраз из семейства хризолитов!»

Стукнув крышкой пудреницы, щелкнув замком, хлопнув дверью парадной, Света побежала к остановке, думая о том, что теперь, когда ей прибавили зарплату, она, пока опять не раскрутилась инфляция, немножко стихшая в начале года, может позволить себе пользоваться метро. Во всяком случае, она может посмотреть, что из этого выйдет. Уж очень надоел ей трамвай. На линии шли ремонтные работы. Трамваи пускали только в утреннее и вечернее время, а днем закрывали линию. Окрестные старухи, прежде совершавшие свои разъезды без участия Светы, повадились сопровождать ее плотным эскортом каждое утро будней. Ей приходилось всю дорогу стоять.

Поразмыслив, Света решительно, работая плечами и локтями, пробила себе ход во встречной толпе, заливающей вагон, и выскочила из трамвая — он уж тронулся — через неплотно закрытую дверь.

Был уже февраль — сухой и бесснежный, не зимний и не весенний, а какой–то увечный (по короткости своей, всегда изумлявшей Свету, пережившую нескончаемый январь). Ночи стояли ясные, морозные; после январского ненастья Свете радостно было глядеть на звезды, как на рассыпанные по небу светлые камушки, выкатившиеся из опрокинутой шкатулки. К началу февраля Луна, истаяв до тонкого, но крепкого, будто кованого, ломтика света, уже не заливала комнату приливными волнами; яркий колышек февральской Венеры, вокруг которого гулял на привязи ручной месяц, приветливо качался, позванивая, когда Света, проснувшись перед ночью, выходила во двор подышать воздухом. Для отвода глаз она брала с собой пустое мусорное ведро. Самой Светы почти не было видно, а ведро белело в темноте, как большая тусклая Луна — Луна–бродяга, Луна–неудачница, сбежавшая на Землю после ссоры с родней и теперь шатающаяся по двору кругами в тоске по наследству, из глупой гордости не прихваченному с небес.