Стефан Хвин - Гувернантка

«Чего это сегодня так много людей?» — спрашивал отец на углу Леопольдины. «Не знаешь? — мать снисходительно качала головой. — Статуя Божьей Матери прибыла из Кальварии». Прохладное ясное утро. Голуби, спорхнувшие с балконов на тротуар, пугаясь наших шагов, с хлопаньем крыльев взлетали на карнизы домов. Брусчатка Новогродской парила на солнце после ночного ливня. Янка осталась дома с панной Эстер.

Перед св. Варварой огромная толпа: шляпы, накидки, платки, медные каски пожарников, трубы оркестра, звяканье тарелок, хоругви, фонари. В руках у приближающихся со стороны Польной женщин в ловичских [23] В г. Лович и его окрестностях тщательно сохраняются народные обычаи; в дни больших религиозных праздников местное население участвует в торжественных процессиях непременно в ярких народных костюмах из домотканой полосатой материи. нарядах покачиваются венки из бумажных цветов, колосьев и лент. На ступенях перед костелом, под растянутыми между колонн гирляндами из еловых веток, взволнованные мальчики в матросских костюмчиках, каждый с горящей толстой свечой, оплетенной веточкой аспарагуса, вытягивают шеи в направлении Вспульной, не слушая замечаний викария Ожеховского. Встают на цыпочки, задирают голову, высматривают, нетерпеливо перешептываются!

Только около десяти в глубине улицы показалась колышущаяся далекая тень. Она медленно приближалась со стороны Вспульной. На мгновение ее заслонили деревья, потом из зеленоватого сумрака под липами — на белом заиграли зеленые тени — выплыла фигура, стоящая в белоснежной ладье, — высокая, в голубом плаще. В следующую минуту она утонула в тучах кадильного дыма, тень листвы замутила цвета, только жестяные звездочки на обруче вокруг склоненной головы статуи поблескивали, прорываясь сквозь серый туман, отраженным холодным светом, льющимся с неба. Зазвенели колокольчики в руках министрантов [24] Министрант — прислужник, помогающий священнику во время богослужения. , накрахмаленные стихари расступились перед золотыми ризами, толпа с шуршаньем шагов по сырому гравию уступала дорогу белоснежной ладье, которая, предшествуемая облаком кадильного дыма, то выплывая на солнце, то исчезая в зеленой тени деревьев, по узкому проходу, расчищаемому пожарниками с хоругвью св. Флориана, неторопливо продвигалась к широко распахнутым воротам в ограде, окружающей площадь перед костелом. По обеим сторонам девочки в муслиновых платьях. Руки в нитяных перчатках. Лепестки роз, маков и ноготков, разбрасываемые горстями, рассыпались разноцветными вспышками по каменным плитам. Когда ладья приблизилась к воротам, грянули барабаны и тарелки.

Глядя на колеблющееся дымное облако, на заслоненную легким туманом фигуру, на беспокойную толпу у ворот, я ощущал дрожь — такое же торжественное волнение охватывало меня, когда в сумерки, шаг за шагом, я поднимался по каменным ступенькам на замковую гору над Гейдельбергом, чтобы с обрыва, откуда открывался вид на город и далекие холмы, смотреть на багряное небо над долиной Неккара, на Alte Universitat, на башню с часами на Augustinergasse, на Jesuitengymnasium, на крепостную башню Hexenturm. А ладья, оплетенная бумажными лентами, покачивающаяся над головами толпы на плечах пожарников в медных касках, украшенная бумажными цветами, колосьями, бантами из папиросной бумаги, медленно вплывала через ворота на площадь. Я с болезненной ясностью видел каждую складку голубого плаща, каждую вырезанную из жести звездочку на проволочном обруче вокруг склоненной головы, гладкую белизну краски на кистях рук из дубовой древесины, золотое мерцание бахромы на краю рукавов, растрепанную бумажную розу, воткнутую между наглаженных лент. На лице Женщины в голубом плаще, которая, защищая и оберегая, обратила к нам полураскрытые ладони, не было улыбки.

Сколько же раз в детстве, в сумраке костела Спасителя, всматриваясь в лицо распятого на кресте Бога, я страстно мечтал, чтобы сомкнутые веки деревянного Христа разомкнулись и по запыленной щеке скатилась настоящая слеза — живая и мокрая. Стоя на коленях, я молился, сжимая пальцы, задерживал дыхание, закусывал губу — еще минутка, еще один удар сердца, еще только разок задержать дыхание, и Он откроет глаза и на меня посмотрит! Сейчас, глядя на фигуру в голубом плаще, приближающуюся в облаках кадильного дыма, я чувствовал в душе ту же дрожь ребячьего ожидания, хотя с тех пор прошло столько лет.

Небо над св. Варварой, высокое, ясное, прозрачное, исчертили черными зигзагами ласточки. Солнце еще не поднялось над крышами Вспульной, бодрящая прохлада июньского утра касалась волос, но я, хотя сердце в груди постепенно успокаивалось, внезапно, глядя на голубую фигуру, медленно выплывающую из ворот, увидел темную комнату с опущенными жалюзи, панну Эстер, лежащую навзничь на гладкой, влажной от пота простыне, — скомканная постель, резкий изгиб шеи, дыхание, сглатывание слюны, подрагивание пальцев, а Янка, наклонившись, осторожно обтирает шею панны Эстер уголком влажного полотенца…