Стефан Хвин - Гувернантка

Нет, отец, я не заметил. Она смеялась, как всегда, рвала цветы, добавляла один цветок за другим к букету — хотела поставить его в салоне в греческую вазу, ту самую, с морской сценой, которую ты привез из Одессы. Лишь когда мы подошли к березам… Посмотрев на нее, я встревожился: «Вам нехорошо?» Она с закрытыми глазами покачала головой. «Нет, нет, просто я немного устала, не страшно, сейчас пройдет». Я обратил внимание, что она бледнее обычного. Солнечные зайчики, прорвавшиеся сквозь березовую листву, скакали по белой шее, плечам и платью с меркнущими следами вина на шелке.

Мы подошли к расставленным по кругу цыганским кибиткам. Их было десять или двенадцать — красивые крытые повозки из Трансильвании, с позолотой, красные, золотые, зеленые, с ажурными деревянными козырьками, под которыми поблескивали привязанные ведра. Со стороны города группами приближались люди и, остановившись на лугу, издали смотрели, как цыгане распрягают лошадей, сворачивают упряжь, разводят костры. В клетках под повозками сонно трепыхались куры. Собаки шныряли среди детей.

Это зрелище оживило ее, приподняв пальцами платье, чтобы кружева не запутались в полыни, она схватила меня за руку и потащила за собой: «Идемте туда!» Мы побежали по высокой траве. «Последний раз я видела такие повозки около Треппена, хотя нет, те были не такие красивые. Видите, пан Александр, вон та, под березами? Алые поручни, а какой зеленый цвет…» Она спешила, словно хотела убежать от того, что случилось минуту назад. Мы остановились в нескольких шагах от табора. Цыганки, разводившие огонь под закопченным котелком, подняли глаза от костра. Ладони у них были седыми от пепла. Мальчишки таскали сухие ветки из-под деревьев. Из-за синей повозки вышла женщина в кожаном сердаке, обшитом зеленой ниткой, залоснившемся на груди до черноты. Я взял панну Эстер под руку: «Пойдемте, она будет приставать…», но панна Эстер высвободилась: «Подождем. Любопытно, что она скажет». Лицо у цыганки было темное, с более светлым шрамом на виске, все в морщинах, только губы влажные, как у молодой женщины, и живые черные глаза под тонкими бровями. Я достал монету. Цыганка взяла медяк, положила на раскрытую ладонь панны Эстер. «Что хочешь узнать, барышня-красавица?» — «Ты ведь знаешь». Цыганка просияла: «А как же, ясное дело, знаю, — она посмотрела на белую ладонь. — По такой ручке все можно прочитать. У тебя впереди дальняя дорога через моря, через горы, в город, где кто-то ждет. Но спешить не надо. Он денег подсобрать должен, чтобы принять в свой дом. Берегись, барышня, черных коней, не садись в пролетку…» «А много будет этих денег?» — с улыбкой перебила ее панна Эстер. «Ой, много, барышня-красавица, очень много, и дом у тебя будет красивый, с садом, и слуги в позументах, и карета, запряженная четверней, на балы ездить будешь, только не слушай плохих людей. Он ждет, но тебе пока не знаком. Только еще познакомитесь. Ввечеру это будет, над водой». Я пожал плечами и хотел отойти, но панна Эстер удержала меня. Смотрела с минуту на цыганку: «У тебя есть муж?» — «Был, но заболел под Керкемешом». «Умер?» — «Болел сильно». — «Что ты ему наворожила?» Цыганка заколебалась: «Слишком близко, барышня-красавица. Не видать ничего. Я родным не ворожу. Это грех». — «А у меня что видишь?» Она провела пальцем по белой ладони: «Немного, барышня, врать не стану. Заботы ждут». Панна Эстер отдернула руку: «Как всех». — «Нет, — цыганка прищурилась, — не такие, как всех. Ты ангелушка, тебе написаны высокие пути, по каким другие не ходят». Панна Эстер посмотрела на нее внимательнее: «Ты откуда?» — «Я? — цыганка спрятала монету в складках юбки. — Я из-под Хрехрыни, это у венгерской границы, но мы долго жили в Дрогобыче и возле Трускавца. Там горы высокие, лесистые…» — «Так, может, на картах погадаешь?» Черные глаза сверкнули: «И верно. Вон тут, на песочке разложу, — она перетасовала карты с черной рубашкой. — Червонный король ждет даму, это добрый знак, потому как сила у него великая, но она его не хочет, она под властью пикового валета, но пусть не слушает дурное, что о нем говорят…» — «Пойдемте», — я коснулся руки панны Эстер. Панна Эстер поправила волосы: «Дадим ей еще копейку». — «Ой, спасибочки, барышня-красавица. Быть тебе богатой, потому как, если бедному дашь, стократ получишь…» Голос панны Эстер вдруг стал серьезным: «Хорошо. А теперь скажи, что ты на самом деле думаешь». Цыганка подняла глаза от карт: «Чудно спрашиваешь, барышня-красавица. Никто от такой, как я, не желает слышать, что я думаю. — Она засунула карты под кожаный сердак. — Да и что я могу думать? Я только вижу…» — «Ну так говори, что видишь». Цыганка отвела взгляд. Панна Эстер с минуту молчала: «Не много же ты мне сказала». — «А зачем больше? И так лишку наговорила». Панна Эстер взяла у меня цветы и крепко обвязала лентой. Потом, миновав повозки, среди которых курился синеватый дымок, медленно, не оглядываясь, мы через луг вернулись на Нововейскую.