Зденек Плугарж - В шесть вечера в Астории

Мариан повернулся лицом к Крчме и как-то торжествен, но опустил руки.

— Пан профессор! — заговорил он взволнованно, чужим голосом. — Я уважаю вас, но очень прошу — не вмешивайтесь в мои дела и в мою личную жизнь. Здесь все еще мой дом, а вы присваиваете право… словно вы… мой отец!

— А я и есть отец! — крикнул Крчма, и голос его сорвался. — Прости…

Он склонил голову и каким-то вдруг странно неуверенным шагом отошел к креслу, без сил опустился в него. Дрожащими руками зажег сигару, но забыл обрезать конец, сигара не тянула, он не сразу это осознал.

— Я бы сказал, мы уже слишком взрослые, чтоб нас забавляла эта игра!

— Мариан! — вскричала Мишь, но в его жестком взгляде уже не было ни следа прежней терпимости, и Мишь с каким-то холодком страха почувствовала: происходит что-то злое и, главное, непоправимое. У нее на глазах умирает то, что целых четверть века так сильно влияло на ее жизнь, как и на жизнь Мариана; с этой минуты старый человек в кресле никогда уже не будет для Мариана Робертом Давидом.

— Простите, но ваш романтический гуманизм нынче бесполезен и до смешного анахроничен! Согласитесь наконец, что многое попросту идет не так, как вы себе наивно представляете, и оставьте в покое нашу Семерку!

— Говори за себя одного, Мариан! — Мишь услышала собственный неожиданно громкий голос. — Никто тебя не уполномочил быть нашим адвокатом!

Господи, да ведь Мариан осмеливается сказать вслух о своем интеллектуальном превосходстве над Крчмой! Этот сдержанный, рассудительный, всегда вежливый Мариан без стыда дает понять, что перерос учителя! Но лавина уже тронулась с места, никто и ничто не помешает ей в разрушительном падении рухнуть на самое дно, оставляя за собой мертвую пустыню…

— Хорошо, говорю за себя: прошу учесть, что я уже двадцать лет как совершеннолетний; я сам отвечаю за свои поступки и никому не позволю вмешиваться в мои дела— даже вам!

— Как не понять, — насмешливо парировал Крчма. — Люди хотят возвыситься над собой; однако, даже если мы сидим на высочайшем в мире троне, — все равно сидим-то мы только на собственном заду!

Мариан усилием воли проглотил свою отповедь; не попрощался. Несколько резких шагов в прихожую, входная дверь захлопнулась за ним так, что зазвенело оконное стекло.

Крчма опустил голову; половина кофе вылилась на блюдечко, тлеющая сигара в пепельнице постепенно превращалась в столбик пепла.

Мишь успокаивающе коснулась его руки, он, кажется, и не заметил.

— Мне ужасно жаль, что так вышло, пан профессор. Никогда б не поверила, что отношения, по видимости несокрушимые и вечные, могут иметь такой конец…

— Нет несокрушимых супружеств.

— Но я сейчас имею в виду отношение к вам нашей Семерки. Не верите лее вы, что Мариан высказал наше общее мнение!

— Нет, пожалуй. Не знаю. Мариан, возможно, прав. Наверное, я уже теряю способность понимать людей, особенно тех, кого люблю.

— Но Мариан… Думаю, сейчас он жалеет, что позволил себе так вспылить… — (Хотя сама-то я не очень этому верю…) — А как там было дело с Мервартом и поездкой Мариана в Финляндию?

— Теперь я уже могу тебе сказать, раз ваш брак рассыпался в прах и пепел. Мариан — единственный, кто мог реально защитить Мерварта, — устало проговорил Крчма. — Когда старика отставляли, Мариан был далеко, хотя сначала отказался от поездки. Его руки чище, чем у Понтия Пилата.

Это беспощадное осуждение должно было облегчить мне потерю, которая через неделю будет узаконена печатью городского суда. Почему невозможно задушить в себе чувства, которые уже никому не нужны? И чем, в сущности, отличаюсь я от самых примитивных баб, готовых любить мужа еще больше за то, что он их поколотил.

— Убрать беднягу Мерварта из института! Но ведь такое решение должен утвердить президиум Академии! А, понимаю: Люция — дочь Хароуса…

— Нельзя исключить, что мадемуазель доктор видела в Мерварте некое препятствие для амбиций Мариана, но я знаю наверняка, что академик Хароус не пожелал участвовать в изгнании Мерварта.

На стуле возле книжных полок лежит открытый чемодан, заполненный книгами; Мишь проследила за взглядом Крчмы, который скользнул от чемодана к письменному столу, на котором Мариан в волнении разбросал типографские оттиски.

— Зря я упрекнул его в тщеславии — Мариан не тщеславен. А одна мелкая неправда ослабляет и остальные мои обвинения; но я не могу отречься ни от одного из них.

— Да и он тоже наверняка ничего не имел в виду, говоря об игре в папашу и семерых детей. Потому что для нас это не игра, а счастливая судьба, в чем нам должны завидовать все, не только наш класс…