Зденек Плугарж - В шесть вечера в Астории

Вот оно и сказано!

— Тогда перед тобой откроется широкое поле для специализации, не нужно будет выпрашивать сотрудничества клиник или преодолевать их недоверчивость и мешкотность, когда надо применить на практике наши проверенные методы…

«Если в своей работе вы нащупаете явно обнадеживающий след — не давайте себе ни отдыху, ни сроку, идите по этому следу точно и неукоснительно. Куйте железо, пока горячо, да мощными ударами!» — говаривал Мерварт. Как Пошварж узнал самое слабое место в моих престижных замыслах, что так упорно бьет по нему?

— Почему ты уверен, что тебя поддержат в институте те, чей голос достаточно весом?

Наивный вопрос! Легкая улыбка Пошваржа показала, что таковым он его и воспринимает; но вот интересно: что же такого наобещал ты им тайно, намеком, если они решились пойти против божьего человека, Мерварта?..

— Ты, правда, в армии не служил, но знаешь, конечно, что наступления не предпринимают без основательной стратегической подготовки — естественно, и вне института. Болезнь шефа серьезнее, чем он сам допускает. Просто на очередном общем собрании института выдвинут предложение, чтобы Мерварт ушел с поста директора по состоянию здоровья.

Так: предчувствие не обмануло ни меня, ни Мерварта.

— Но ведь шеф еще не выходит по болезни! Пошварж вздохнул, как если б имел дело с неисправимым тупицей.

— А ты не думаешь, что в этом — определенная выгода и для него самого? Обсуждать этот вопрос в его присутствии было бы для него куда тягостнее, и вряд ли удастся предотвратить кое-какие неделикатные выступления, скажем заведующего виварием, у него трения с Мервартом, а оттенки отношений внутри института ему мало известны, и о подлинной сути данного дела он понятия не имеет. А так мы сообщили бы шефу, постфактум и с максимальной деликатностью, решение собрания. К тому же это будет не окончательный приговор, а всего лишь рекомендация! У Мерварта, естественно, будет полная возможность высказать свою позицию, когда он поправится, может не согласиться, предпринять, что сочтет нужным…

Почему именно в этот момент перед моими глазами встала рыжая грива Роберта Давида? Что сказал бы он по этому поводу? Скорее всего, вот что: нет ничего нового под луной, люди всегда делились на два типа: одни создают богатства, другие за него дерутся…

— Страшно мне все это не нравится… И ты, конечно, понимаешь, дело-то близко затрагивает меня, поскольку я связан с Мервартом личными отношениями…

И тут же — ощущение стыда: мои слова — какая это слабая, безнадежно слабая защита в сравнении с тем, что я обещал Мерварту!

— Понимаю, разумеется, но ты взгляни на все это с точки зрения твоей работы: чувствуешь же ты ответственность за дело, а наука не терпит сентиментальности! И еще, думается мне, ты был бы вовсе не против заведовать всем стационаром. По-товарищески советую: не выступай против самого себя…

А ты порядочный демагог, коллега Пошварж… И хороший коммерсант. А может, и хороший режиссер: откуда ты, например, заранее знаешь, о чем будет говорить заведующий виварием? Ведь, по твоим же словам, он, в общем, понятия не имеет, в чем суть? Может быть, тебе выгодно, чтобы наряду с выступлениями интеллектуалов прозвучал голос простого служащего, почти рабочего?

Бывают положения, когда человеку настоятельно необходимо участие близкой, самой близкой души.

Лаборатория — этажом выше; Люция, сидя на вертящемся табурете за спектрофотометром, устремила на него свои дразняще-раскосые, словно вечно радостные глаза.

— Как ты кстати, Мариан! Мне нужно срочно посоветоваться…

— Но совет нужен и мне, потому я и пришел.

— Заранее волнуюсь!

Мариан вкратце изложил ей проблему по имени «Богдан Мерварт».

— Я вроде альпиниста, балансирующего на узком скалистом гребне, как на острие ножа: в какую бы сторону ни упал, всюду страшная бездна укоров совести…

Даже когда Люция сидит, фигура ее не теряет прямой, спортивной осанки; и слабый аромат ее неизменных духов перебивает обычные лабораторные запахи.

— Выход, по-моему, довольно прост: надо пройти по этому гребню, не падая ни туда, ни сюда…

Мариан шел домой, где атмосфера с каждым днем становилась все более негостеприимной и где глухое напряжение отчужденности, возрастающей, несмотря на все усилия Миши, можно было заглушить, только запершись в кабинете; Мариан бывал рад, когда из бывшей детской доносились частые щелчки кинокамеры. Он замедлял шаги, и порой ему казалось, что портфель с только что полученными специальными публикациями волочится чуть ли не по земле.