Зденек Плугарж - В шесть вечера в Астории

Мишь поспешно накинула пальто и выбежала из дому. Нетерпеливо топталась на остановке: трамвая нет как нет. Поймала такси, но только села — спохватилась: в кармане одна мелочь.

— К Институту гематологии! — изменила она первоначальное направление.

У Мариана сегодня, правда, ученый совет, который затягивается порой до глубокой ночи, но когда такое серьезное дело…

На длинном темном фасаде светились только три-четыре окна.

— Ученый совет уже кончился? Швейцар удивленно покачал головой:

— Да нынче никакого совета не было!

Мишь нервно рылась в своей сумочке. Сегодня как на грех дежурит самый педантичный из трех швейцаров, он должен записать ее в книгу посетителей, указав номер паспорта, хотя отлично ее знает. Мог бы и опустить эти формальности для жены доцента, одного из руководителей института!

Над дверью Марианова кабинета горела надпись «Не входить!» — такие бывают на лабораториях, где работают с ядовитыми веществами. Но лаборатория Мариана — Мишь помнит — находится несколькими дверями дальше по коридору. Усмехнулась про себя, чуть приподняв уголки губ: растет наш Мариан, такие же надписи заводят себе чересчур важничающие директора предприятий.

Постучала. Тишина.

Стукнула погромче. Вышел, что ли? А красная надпись все горит, в тишине коридора где-то глухо забормотал холодильник.

Взялась за ручку — заперто. Ушел домой? Но был же свет в его окне! В спешке Мишь не обратила внимания, стоит ли на площадке перед институтом машина Мариана. Впрочем, швейцар заметил бы, если б он ушел.

Наконец шаги, повернулся ключ — Мариан в белом халате. На его лице удивленно-недовольная гримаса мгновенно сменилась выражением человека, застигнутого врасплох.

С кушетки поднялся еще кто-то в белом халате.

— Познакомьтесь: доктор Хароусова — моя супруга. Несколько секунд обоюдного смятения.

— Я, наверное, помешала тебе, Мариан, но я еду к Крчме и думаю, тебе надо ехать со мной. — Она коротко объяснила, что случилось.

Побледнев, Мариан сбросил халат, с плечиков в шкафу снял свой пиджак.

— Ну, а я прощаюсь… Рада была познакомиться с вами, — проговорила Люция Хароусова.

Я тоже… Но вслух Мишь сказала только:

— До свиданья.

Стук каблучков Люции стих в коридоре. Мариан без надобности ровнял какие-то бумаги, потом никак не мог найти ключ, наконец, выйдя в коридор, запер дверь. Рассеянно глянул вверх, опять отпер, надавил на столе какую-то кнопку — надпись над дверью погасла. К чему это теперь.

— Кажется, ученого совета не было, — проговорила Мишь после того, как Мариан уплатил за такси и подогнал к подъезду свою машину.

— Отменили.

Машину он вел рискованно — Мариан хороший водитель, но сегодня он тормозил слишком круто и слишком резко прибавлял газ.

— А швейцар сказал, что совета и не должно было быть.

Мариан облизал губы, он смотрел прямо вперед.

— Ну, если ты считаешь швейцара достаточно компетентным.

Давно вспыхнул желтый свет, а Мариан словно не видел. Светофор переключили — Мариан выскочил на перекресток, еще больше поддав скорости.

— Мы проехали на красный, — сказала Мишь. Он не ответил.

Мостовая блестела — недавно прошел дождь, неоновые огни убегали назад, их отражения множились в лужах.

— Я думала, доктор Хароусова работает в районной поликлинике.

Мерварт только что принял ее в институт.

— Врача-практика?

— Она давно стремится в науку. Впрочем, у нас она начнет с азов.

Лаконичный, по-деловому информативный тон. С каждым ответом Мариан как бы плотнее замыкался в оборонительном панцире холода. Другой мужчина, пожалуй, сам начал бы неловко объяснять, искать какой-нибудь способ по-хорошему замять дело — но Мариан… Или его поведение — часть плана, заранее выработанного на будущее, близкое или более-отдаленное? А мне как поступить в этой ситуации — покорно молчать и только бояться, как бы не задеть его очередным вопросом? А ведь на этот очередной вопрос напрашивался бы ответ: «Я показывал ей оборудование и лабораторию, потому и надели белые халаты». И на все дальнейшие вопросы нашлись бы ответы: надпись над дверью просто забыл погасить; работал с раннего утра как вол, вот и прилег отдохнуть минут на двадцать; дверь запер в рассеянности…

Только я-то не собираюсь настырными вопросами унижать себя и его. Какой в них смысл, когда решается главное, быть может, сама судьба!

Когда-то он считал ложь ниже своего достоинства. Начало конца?

«Познакомился на симпозиуме», — вернувшись тогда из Женевы, мимоходом упомянул он о Хароусовой.