Зденек Плугарж - В шесть вечера в Астории

— Быть может, у тебя в этом рассказе уйма личного, Камилл. Но даже если я описал то, что со мной случилось в самом деле, это еще не значит, что я правдив в литературном смысле. Здесь не хватает именно той авторской позиции, которая преобразует голую действительность так, чтобы художественный образ стал правдивее самой правды. Не пиши пережитое в действительности — пиши вымысел, подкрепленный твоим жизненным опытом!

В том-то и камень преткновения, пан профессор, мелькнуло в голове Камилла: я писал не о пережитом событии, я брал именно вымысел, опирающийся на опыт жизни… Но послушаем дальше:

— Литература, настоящая-то, начинается там, где тебе удалось правду жизни поднять на качественно более высокий уровень — правды художественного образа…

Через открытое окно вливался ароматный весенний воздух раннего вечера, принося с собой мелодичные жалобные звуки песни малиновки. Откуда она взялась в Праге, хотя бы и в квартале вилл, эта птаха дремучих лесов? И может, поет она вполне весело, только моя «художественная правда» преобразила ее пение, подняв на качественно более высокий уровень, придала ему трагический тон, созвучный моему положению?

— Ко всему тому, что вы, пан профессор, стараетесь вбить мне в башку, необходимо еще то, чего в башку вбить нельзя: талант. Нет ли у вас печки?

— У нас центральное отопление. А что?

— Да сжечь бы оба экземпляра!

— Притормози, Камилл! — рассердился Крчма. — А за советом ступай тогда к тому, кто подобострастно и неискренне помажет тебе медом по губам…

Третья стопка водки. Первые признаки знакомого состояния, когда ты словно отодвигаешься от всего того, что тебя так неумолимо жжет. После долгого перерыва снова нашел я дорогу к этому человеку, чтобы напороться на его прежнюю беспощадную откровенность. Немножко неприятно оттого, что Роберт Давид, даже после стольких лет, все еще безошибочно читает в наших душах. Во всех — в том числе и в Руженкиной.

— Возможно, дело отчасти в самой Руженке, причин-то у нее этого хватает. А теперь отдохни от своего рассказа и вернись к нему, когда у тебя со временем образуется самокритический взгляд на него. А чтоб не сидеть без дела, советую другое: отряхни пыль с твоей старой вещи из жизни пограничья, очисть ее от слишком большой дозы психоанализа и предложи другому издательству.

С тех пор как Ивонна с Моникой выехали (какое облегчение для Мариана!), детская комната превратилась в импровизированную киностудию. Раз уж не суждено в ней жить нашему собственному ребенку, пускай здесь, по крайней мере, родится фильм таких зрителей, каким было бы наше дитя — если бы оно было.

Мишь повесила на стенку одну из больших, собственноручно расписанных декораций для фона; смастерила по собственному сценарию куклу с туловищем и конечностями на гибких проволочках — долговязого увальня Мартинека, который по неловкости своей все путает и портит, а по мягкосердечию и добрым замыслам всем помогать попадает в отчаянные положения. Но добро всегда побеждает зло, и все кончается хорошо.

Подсветить сбоку, поставить на выдержку, проверить кадр — щелк! Чуть подвинуть руку с молотком — щелк! Десятки фаз, прежде чем Мартинек вместо гвоздя ударит по своему пальцу и подскочит от боли. Ах, если б работать в цвете! Тогда Мартинек мог бы, к примеру, покраснеть от стыда! А так, при этой медленной, кропотливой работе, приходится ограничиваться только эффектами света и тени.

Зато необходимость заменять мимику движением, выражать реакции Мартинека одними жестами — это волнует, и работа над мультипликационным фильмом увлекает все больше и больше; станет ли эта работа равноценной той профессии, которую Мишь начала было осваивать ради Мариана и ради него же бросила?

На рабочем столе зазвонил телефон. Наверное, Ивонна; у нее перерыв, и ей хочется поболтать. Пока жила здесь, помогала «оживлять» Мартинека, его собаку Бундаша и прочих партнеров; болтали с ней часами, хохотали до боли в животе; будь благословенно упрямое стремление Роберта Давида вернуть Ивонну туда, где ее место, — домой, в Прагу!

Но вместо голоса Ивонны в трубке послышался баритон здоровяка Пирка: по дороге на работу ему вдруг захотелось заглянуть к Крчме, и он нашел его в состоянии душевного потрясения — пани Шарлотту увезла «скорая». В помрачении рассудка она отравилась целым флакончиком снотворного…

— А у меня в диспетчерской ночное дежурство, я не мог побыть с ним. Не оставляй его одного! Он грызет себя, что не устерег жену. Если он когда действительно нуждался в тебе, то именно сейчас…