Франчиск Мунтяну - Статуи никогда не смеются

— Стой, черт тебя возьми! — крикнул Фаркаш. — Лучше будет, если ты отсюда уйдешь.

— Я?!

— Да, ты. Ты толстый, и все тебя знают. Иди-ка лучше в уездный комитет и становись в караул!..

Какой-то пожилой железнодорожник, который схватился с одним агитатором-царанистом, был жестоко избит и умер до приезда скорой помощи. Рабочие ответили на это организацией пикетов; пикетчики ходили-по городу всю ночь. Известие об убийстве железнодорожника распространилось по ближайшим кварталам: Грэдиште, Перняве, Бужаке, Шеге. Стихийно рабочие стали объединяться в группы, вооружились ломами.

Во избежание столкновения между армией и населением командир местного гарнизона отозвал в казарму все войска, находившиеся в городе.

Хорват вернулся домой только под утро, когда все успокоилось. Одежда его была разорвана, лицо исцарапано, как будто он участвовал в каком-то сражении. Подойдя к дому, он испугался. Стекла выбиты, цветочные клумбы вытоптаны. Как же это он не подумал о своих? Сердце у него забилось, как бешеное. Флорика сидела одетая в углу комнаты и охраняла сон девочки. Хорват ничего не сказал. Он долго смотрел на нее, как бы прося прощения за случившееся. Вся усталость его прошла. Он вошел в кухню, затопил плиту и вернулся в комнату с тазом, в который начал собирать осколки. Флорика сидела неподвижно, молча уставившись в пространство. Хорват украдкой посмотрел на нее. Он не знал, что ей сказать. Когда молчание стало казаться уж слишком мучительным, он попытался думать о чем-нибудь другом, все равно о чем, но рассудок не подчинялся. Голова его была пуста, все чувства притупились. Он не заметил даже, что порезал руку. Он вздрогнул только, когда увидел, как Флорика наклонилась над осколками. Он повернулся к ней, обнял за плечи и хотел что-то сказать, но произнес только ее имя:

— Флорика…

— Не надо сейчас, Хорват…

Хорват долго смотрел на нее. У Флорики было усталое, печальное лицо.

— Тяжело тебе со мной, да?

— Да. Очень тяжело, Хорват… Не так представляла я себе жизнь. Ты знаешь, как… — И не в силах больше держаться на ногах, она скользнула вдоль стены и опустилась на пол. Она говорила, не глядя на Хорвата. — Ты знаешь, как… Я мечтала о спокойной жизни. Такой спокойной, чтобы вечером было слышно стрекотанье кузнечиков в саду. Я мечтала иметь много детей. И, не знаю почему, я представляла их себе очень непослушными. Непослушными шалунами. Такими, какой я сама была в детстве. Я думала, как буду сидеть дома, поджидать их возвращения из школы, буду ругать их за каждую плохую отметку и учить говорить всем соседям «целую ручку». Вот о чем я мечтала. Хорват… И больше ни о чем… Ах, нет. Я мечтала также о том, чтобы защищать их, если бы ты стал бить их ремнем. Отец бил нас ремнем, о который точил бритвы. Мы прятались по углам и звали маму на помощь. Это много, Хорват? Скажи? Я многого хотела от жизни?

— Нет, Флорика, — ответил ей Хорват, хотя знал, что сейчас любой ответ будет неподходящим.

— Ты обещал мне. Помнишь?..

— Да, Флорика… И ты увидишь, что…

— Не будем больше говорить об этом. Помолчи. Разбудишь Софику.

— Здравия желаю, господин начальник. Разрешите доложить. Сегодня в два часа ночи в Микалаке пристрелили взломщика, его застигли на месте преступления., Он был предупрежден по уставу, это и в протоколе отмечено. Никаких документов не обнаружено. Судебный врач приказал перевезти труп в морг. Погранзастава передала двух перебежчиков: старика, счетовода ТФВ, Сами Перчига, и еще одного, назвавшегося Василикэ Балш. Он очень модно и элегантно одет, этот Балш, он заявил, что знает вас лично и даже был тесно с вами связан. Сейчас они оба в подвале. Признаний от них пока получить не удалось, хотя их допрашивали со всей строгостью.

Албу, которому давно надоели эти ежедневные рапорты, однообразные, монотонные, вздрогнул, услышав, что один из задержанных при переходе через границу утверждает, что знаком с ним. У Албу было такое чувство, будто Бузату, дежурный полицейский, намеренно подчеркнул эту деталь. Он поглядел на Бузату: невысокий, узкие костлявые плечи, лицо усталое, худое, левый глаз меньше правого, под ним — красный шрам, прямой, будто проведен по линейке, и тянется до самого подбородка. Память о драке с пьяным каменщиком в Бужаке. Бузату и сам был не прочь выпить. Даже весьма не прочь. Об этом говорил и его красный большой нос картошкой, свернутый на сторону. Черные тюленьи усы, пожелтевшие от табака, придавали ему вид человека свирепого, ни перед чем не отступавшего. Раньше его использовали только для допросов. Он работал быстро, и редко случалось, чтобы он не добивался признания.