Франчиск Мунтяну - Статуи никогда не смеются

Хорват шел медленно. В пустынной улице звонко отдавались его шаги, будя укрывшуюся под воротами тишину. Перед парикмахерской он на минуту присел на скамейку. Слева на него косо падал мерцающий свет фонаря. Он испугался, как бы не уснуть здесь. «Что скажет жена? — подумал он. — Заседание слишком затянулось. Люди еще только начинают нащупывать свои мысли и формулируют их с. трудом». Он улыбнулся, вспомнив речь Симона. Тоску нагнал страшную. Как это, черт возьми, могут люди произносить столько громких слов, да еще в один присест? Жаль, что Бэрбуц не пришел на собрание, хотя ему сообщили об этом еще позавчера. Интересно бы послушать и его мнение, он ведь человек опытный. Бэрбуц и в подполье очень хорошо работал. Провалился только раз. Во время забастовки в тридцать шестом. Хорват улыбнулся своим воспоминаниям. Как обрадовались забастовщики, когда рабочие с электростанции выключили электричество в знак солидарности! Тогда провалился и Ионеску, и Драгич. Странно, что в то время мало говорили о Бэрбуце. Никто о нем ничего не знал. Правда, даже и сейчас члены уездного комитета недостаточно знают друг друга. Хорват побывал дома у всех членов профсоюзного комитета. Это очень хороший метод, который он перенял у товарищей из Айуда. Он спорил с их женами, которые жаловались на нужду, потом признавал их правоту. Ведь надо подружиться с ними, если хочешь узнать их мужей.

Какая-то влюбленная пара прошла мимо. Может быть, они хотели сесть на скамеечку, но увидели его и испугались. Он улыбнулся, встал и не спеша направился к дому. Потом украдкой оглянулся: они сели.

Снова стал вспоминать собрание. Хорошо говорили Герасим и Трифан. А Жилован так и не выступил. Сидел, как всегда, забившись в угол, опустив глаза, как будто думал о чем-то другом. А может, не думал ни о чем. Тогда совсем плохо.

С недавнего времени, особенно с тех пор как встал вопрос о сборке станков, Хорват днем не ощущал усталости. Только вечером, ложась спать, чувствовал, что плечи у него будто свинцом налиты, словно давит на них какой-то груз. Тогда ему становилось трудно думать.

Он шел не спеша. Вспомнил о семье Трифана. Хорошо, что Трифан привел Марту на фабрику. По крайней мере не будет сидеть в четырех стенах. Только очень уж она худенькая, как бы не было у нее чего в легких.

Он не заметил, как прошел мимо своего дома. Увидев вдруг, что стоит один посреди улицы, в свете фонарей казавшейся еще пустыннее, Хорват испытал странное чувство. Он поспешил вернуться.

Раньше, когда они только переехали сюда, над крыльцом был навес из цветного стекла. Сейчас от него ничего не уцелело. Стекла и железный остов исчезли во время войны. В дни сражений какой-то танк въехал прямо во двор соседа и оттуда начал обстреливать дом. Много пришлось потом потрудиться. Теперь не видно даже следов от пуль! А в этом году привели в порядок и садик: насадили много цветов. Некоторые говорят, что это безвкусно, слишком пестро, но ему нравится. Он сажал их вместе с Флорикой. То были прекрасные дни. Только однажды, возвращаясь с рынка с пустой корзинкой, они случайно столкнулись с одеяльщиком. В тот день они весь вечер работали молча, не смея взглянуть друг на друга. Поливая цветы, Хорват не выдержал:

— Скажи, Флорика, ты любила Руди?

— Ты сказал, что мы никогда не будем больше вспоминать об этом.

— Ответь мне все же. Ты любила его? Жила с ним? Ну, скажи?

Флорика гордо подняла голову, как будто осуждала его. Тогда он вышел из себя. Поднял руку и ударил ее по лицу. Она стояла неподвижно, с высоко поднятой головой.

Калитка протяжно заскрипела. В доме горел свет. «Она еще не легла, а ведь должно быть поздно». Хорват быстро вошел и поспешно сказал:

— Я задержался.

Он заморгал с виноватым и простодушным видом, так не вязавшимся со всем обликом этого громадного и сильного, как медведь, человека. Он положил кепку на стол, а сам тяжело опустился на стул.

— От тебя пахнет табаком, — сказала Флорика. Потом рассмеялась: она знала, что он не выносит этого запаха. — Подать тебе ужин?

Не ожидая ответа, она вышла на кухню. Обычно, когда Хорват хотел есть, он не отвечал жене, а он редко не бывал голоден.

Хорват подпер голову ладонями. Глаза у него горели. Он едва мог дождаться, когда окажется в постели, в свежей прохладе простынь.

— Я задремал, — пробормотал он, когда Флорика положила ему руку на плечо. — Чем ты сегодня занималась? — И вдруг понял: она знает, что он спрашивает ее так просто, по обязанности, — и смутился.