Франчиск Мунтяну - Статуи никогда не смеются

Он с трудом засыпал по вечерам, а утром просыпался весь в поту. Во сне его преследовали лица военных судей, лица заключенных. Он узнал, что Йонеску и Драгич приговорены к заключению в тюрьме Дофтану на восемь лег.

С тех пор он стал избегать людей. Он начал брать книги в городской библиотеке. Спрашивал марксистскую литературу, но там были только Каутский и Богданов.

Жизнь текла спокойно, и до тридцать восьмого года ничего особенного не произошло. Но вот среди рабочих поползли слухи, будто палата труда сговорилась с бароном и предает интересы рабочих, что ожидается новый кризис и что, если легионеры захватят власть, барон обанкротится.

На стенах появлялись призывы, отпечатанные на ротаторе.

Рабочие с ТФВ, знавшие, что Бэрбуц работал в подполье, попытались привлечь и его. Он готов был согласиться, когда его вызвали в полицейскую префектуру.

Новый префект, молодой полковник, огромный, краснолицый, принял Бэрбуца холодно, говорил с ним грубо.

— Вы были в большевистской гвардии?

— Да, господин префект, — пробормотал Бэрбуц.

— Так. И были приговорены к году заключения за подстрекательство к забастовке?

— За участие, господин префект.

— Вы будете сообщать нам, кто, где и когда собирается. Вы настоящий румын, очень ценный человек, страна многого ждет от вас. Я рад был познакомиться с вами. Подпишите вот эту бумагу.

Вначале, когда в городе были арестованы руководители рабочих во главе с Хорватом с ТФВ, Бэрбуц боялся, как бы его не заставили теперь делать бог знает что. Но они оставили его в покое, и он видел префекта полиции только издали, во время парада, когда полковник получил генеральское звание за то, что отличился в боях за Севастополь. Йонеску и Драгич погибли под стенами Дофтаны во время землетрясения.

Бэрбуц стал мастером-электриком. Рабочие ценили его за горячность, с какой он подбадривал их, уверял, что надо ждать лучших дней, за ту смелость, с которой он защищал их интересы в конфликтах с примарией во времена, когда военные трибуналы работали беспрерывно и за малейший пустяк с тобой могли расправиться беспощадно, как с коммунистом.

Наступили тяжелые дни, начались бомбардировки. Бэрбуц должен был охранять электростанцию, а город гудел от грохота зенитных батарей.

Бэрбуц проникся глубоким отвращением к войне. Два его брата погибли на Волге, третий, часовых дел мастер, вернулся больной туберкулезом. Услышав о событиях 23 августа, Бэрбуц собрался уехать в Радну. Потом, решив, что разумнее сперва посмотреть, как развернутся события, вернулся в Арад и наладил связь с Фаркашем и Суру. Может статься, что архивы полиции уничтожены, да и кто теперь станет искать эти бумажонки? На митинге перед примарией он встретил Хорвата и, к своей великой радости, отметил, что Суру о нем очень высокого мнения. В дни, проведенные в подвале крепости, он много размышлял о своей жизни. И пришел к выводу, что все пережитое им с лихвой искупает его грехи.

Выйдя из крепости, он даже не удивился, что был избран в уездный комитет. Он работал день и ночь, и иногда ему казалось, что только теперь он начинает жить.

Потом Албу послали работать в сигуранцу, где он быстро выдвинулся, раскрыв саботаж на вокзале, выловив в короткий срок все банды террористов, действовавшие в ближайших районах. Бэрбуц относился к нему дружески, пока не увидел его как-то раз в буфете вместе с Бузату. С тех пор он начал его бояться. В первые месяцы Албу был очень почтителен с ним, говорил ему «вы» и пропускал в дверях. Но однажды Албу обратился к нему на «ты», а потом и вообще стал разговаривать с ним только на «ты».

Как-то в понедельник утром Албу без предупреждения вошел в кабинет Бэрбуца. В приемной толпился народ. Бэрбуц торопливо сказал:

— Очень важный вопрос, товарищ? Я страшно занят.

— Еще какой важный! — причмокнул губами Албу. — По поводу одного из членов уездного комитета.

— Что случилось? — нервно спросил Бэрбуц.

— Я случайно наткнулся на кое-какие бумажки сигуранцы. Среди них папка, на которой написано твое имя.

Бэрбуц побелел, как стена.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Почти ничего, — ухмыльнулся Албу. — Тоненькая папка. Твои показания в тридцать шестом году. Они стоили жизни двум товарищам. И еще одно показание в тридцать восьмом. Погибло еще человек пять в Рыбнице. Вот и все.

Руки Бэрбуца безвольно упали на стол. Он уставился большими вытаращенными глазами на Албу, потом опустил голову на руки.