Морли Каллаган - Подвенечное платье [Сборник рассказов]

— Не хочу ребенка.

— Мне кажется, ты все еще боишься, — раздраженно сказал он.

— Да, боюсь. Почему бы и нет? Как ты этого не понимаешь?

— Пожалуйста, моя крошка, не надо волноваться. Я очень, очень извиняюсь, если чем-нибудь рассердил тебя. Ну, посмотри на меня! Я просто не хотел, чтобы у тебя оставались неприятные мысли, ведь это вредно для маленького.

— Я сказала, что не хочу иметь ребенка. Мы что-нибудь сделаем. Кроме того, мы слишком бедны. Нас ждет нищета, а после этого могут появиться еще дети. Мы не можем позволить себе хотя бы одного ребенка. Это меня совсем состарит.

— Но ты сейчас выглядишь лучше, чем когда-либо.

— Но я не хочу, не хочу быть старой! Не желаю, чтобы заботы меня состарили!

— Ну, хорошо, я не буду важничать, — произнес он кротко, — но и ты, моя дорогая, не очень-то благоразумна.

Он замолчал и пожал плечами. По выражению его глаз она поняла, что он взбешен, весь кипит от негодования, словно она его отвергла. Она обрадовалась, увидев, в каком он состоянии, и ей захотелось еще больше уязвить его.

— Если тебе нравится столь надменно говорить о том, что нам следует делать и как поступать в создавшихся условиях, то почему бы тебе не позаботиться о том, чтобы у нас было побольше денег? — спросила она ехидно. — Я никогда тебя не беспокоила этим, хотя мне пришлось еще больше надрываться на работе после женитьбы.

— Ты знала обо всем, когда выходила замуж, — сказал он. — Только послушай тебя! Ведь ты сама начала работать еще задолго до того, как вышла замуж, но так и не скопила ни цента.

— Хочу домой! — бросила она ему.

— Вполне меня устраивает, — отпарировал он.

— Тогда пошли обратно.

Они повернули и быстро пошли назад, словно куда-то торопились. Солнце в парке уже не палило так сильно. Не глядя друг на друга и держась поодаль, они шли и злились. Миссис Фербенкс глубоко дышала. От ее желания ссориться не осталось и следа, сейчас ей очень хотелось поскорее добраться домой, броситься на кровать и разрыдаться. Она едва поспевала за длинноногим Биллом и вскоре начала задыхаться; но она не решалась просить его идти медленнее. Он крепко сжал губы, лицо его выражало досаду и упрямство — оно выглядело намного приятнее, когда Билл улыбался.

Вскоре показалась скамейка, на которой сидел старик, и миссис Фербенкс, зашагав еще быстрее и вперив глаза в землю, надеялась, что пройдет незамеченной. Миновав скамейку и почувствовав себя в безопасности, она не могла удержаться, чтобы не оглянуться — застенчиво, словно маленькая девочка. Старик, который раньше казался таким печальным, глядел им вслед и вдруг улыбнулся ей, и его улыбка была приветливой, словно он заметил, что раньше они выглядели такими счастливыми, а сейчас напоминали двух любящих, но рассорившихся супругов. Робко посмотрев на него, она вдруг от души улыбнулась ему, чувствуя, как исчезает ее строптивое настроение.

Стараясь не отстать от Билла, она все время думала о старике на скамейке и постепенно успокаивалась. Протянув руку, она взялась за локоть мужа, — тот сразу же замедлил шаг, полагая, что ей хочется передохнуть.

Медленно вышагивая по дорожке, она ощутила прилив беспричинной радости, которая примирила ее с тем странным вниманием супруга. Они продолжали идти медленно и спокойно, и вскоре миссис Фербенкс стало разбирать любопытство, заметны ли для прохожих ее нежность и кроткая радость.

Отец Макдоуэлл ходил по комнате и читал молитвы, временами громко бормотал и тяжело, с хриплым присвистом дышал. Был он стар, огромного роста, тучен и туговат на одно ухо; голова его совсем побелела кроме блестящей макушки, розовой, как тельце новорожденного, а все лицо было испещрено мельчайшими венозными жилками. По многу часов подряд он проводил на исповедях и очень уставал, — обычно ему больше других священников собора приходилось выслушивать покаяния. Попавшие в беду молодые девушки, необузданные в своих страстях, но раскаявшиеся парни непременно стремились исповедаться только отцу Макдоуэллу, так как, казалось, ничто не в состоянии было потрясти, взволновать или вызвать его гнев; чем больше за собой вины чувствовал кающийся, тем мягче и внимательнее становился отец Макдоуэлл.

В то время как он бормотал свои молитвы, стараясь удержать на носу очки, в дверь постучала девушка-служанка и сказала: