Мариам Юзефовская - Разлад

– Тридцать метров. Две комнаты. Второй этаж, – как чужому, объясняла Ирина, – да и кооператив весь выплачен.

Можейко пожевал губами. Пристально посмотрел на дочь: «Родное дитя и та норовит урвать. Да. Натурой вся в мать пошла. Мимо рта ни куска, ни крошки не пронесет».

– Нет, – отрезал он решительно. – Не в таких я годах, чтобы летать с квартиры на квартиру. А что кооператив выплачен, помню. Моя доля тоже в этом есть.

Илья Ильич выдохнул с ненавистью:

– Опять? Сколько же можно попрекать?

Можейко примирительно остановил его.

– Погоди. Я ведь не в упрек. Просто к слову пришлось, – он дрогнул голосом, – разве мне жалко? Все, что у меня есть – будет ваше. Потерпите. Долго не протяну. Скоро уже. Я не вечный. Туда с собой ничего не берут. Как говорится, все остается людям.

– Отец! Ну что ты, – с раздражением начала оправдываться Ирина. – Я ведь просто спросила. Сам знаешь, Сашка уже взрослый. Нужно и о нем подумать. Вернется из армии. Жениться захочет.

Илье Ильичу стало неловко перед тестем за Ирину. «Господи. Вот ведь руки загребущие. Вечно ей не хватает». Он заиграл желваками. Заерзал на стуле. Можейко исподлобья, зорко посмотрел на него: «Все! Пора уходить. Жаль, не получилось разговора. Но продолжать – сущее безумие. Оба обозлены. Взвинчены. Все равно сейчас от них ничего не добиться». Он встал из-за стола:

– Нам пора!

Уже в прихожей, надевая пальто, прикидывал план дальнейших действий: «Нужно и дальше бить в одну точку. Фактически Илья в известность поставлен. Формально он ни за, ни против. Значит, все теперь за Полиной, – и вдруг всполошился, – где же мать? Как бы опять чего не сморозила. Истинно говорят – лучше с умным потерять, чем с дураком найти». Он прикрикнул на жену: «Долго ты там? Чего возишься? Пошли. Пора и честь знать».

– Сейчас, отец, сейчас, – отозвалась Олимпиада Матвеевна, а сама схватила за рукав Илью Ильича. Цепко. Неотступно:

– Неужели отца в беде бросишь? Ведь собираются выселять нас в двухкомнатную. Легко ли ему, подумай! Ильюшечка, здесь не только отцова выгода, – убеждала она шепотом, – все не в убытке останутся, – Илья Ильич сморщился, как от зубной боли. Высвободил руку, а теща, не замечая, тянула свое на одной ноте. Плаксивой. Искательной. – Домик материн на снос продадите. Какая- никакая денежка. Сашенька из армии придет – еще как пригодится. Мы ведь уже пенсионеры. Помогать, как прежде, не можем.

Илья Ильич злобно посмотрел на жену: «Значит, тайком все-таки побирается за моей спиной. Клянчит у родителей. А ведь сколько раз говорено – не смей».

– Это будет верная смерть для отца. – Олимпиада Матвеевна промокнула глаза и скомкала платочек.

– Ничего, – раздраженным шепотом отрезала Ирина, – переживет. – Прижимистость отца всю жизнь раздражала ее. «Для кого копит?» Временами это раздражение гасло, приглушалось, временами вспыхивало с новой силой, словно тлеющий костер, в который нет-нет да и подбрасывали увесистую охапку хвороста. Теперь такой охапкой стала квартира в Обыденском переулке. И потому повторила мстительно: – Переживет. Другие-то не умирают. Намедни к нам на работу Чернов заходил. Переехал, обосновался и доволен.

– Что ты мелешь?– взмыла Олимпиада Матвеевна.– Разве он задаром переехал? Ему за это пенсию на пересмотр оформили. Мне его жена сама говорила. С местной на республиканку скакнул. Это тебе что – хаханьки? Так и сказала: «Услуга за услугу». А отцу какая выгода?

Илья молча играл желваками. Кипел тихой ненавистью

Прощались сухо. В глаза друг другу не глядели. Когда захлопнулась входная дверь, Илья Ильич спросил неприязненно жену: «Знала?» Она, по обыкновению, пожала плечами:

– В общих чертах. Но не думала, что все так серьезно.

Упрекать не стал. Ни к чему. Разве что-либо уже можно переиначить? Но втихомолку ярился, сгорая от злобы: «Ух, этот обыденский дух! Вся им пропитана. От головы до пяток. И не вытравишь. В плоть и кровь вошло». Остаток дня почти не разговаривали.

А вечером, в постели, Ирина закинула на его плечо тяжелую пухлую руку. Он как-то весь сжался. И вдруг услышал ее шепот. Мягкий. Просительный.

– Побереги себя. Не изводи. Жизнь-то одна.

У него что-то дрогнуло в груди. «Все понимает. Жалеет. Но ничего сделать не может. Ей тоже не позавидуешь. Нелегко между двумя огнями крутиться». Он притянул жену к себе. Неловко поцеловал. Поцелуй пришелся в мочку уха. Почувствовал губами маленький бугорок. Там, на самом краешке, была родинка. Маленькая. Бархатистая. Когда- то не мог без волнения смотреть на нее. Кровь в висках начинала биться. Он осторожно еще раз прикоснулся к родинке губами. Ирина прижалась горячим полным телом. Знакомым до каждого изгиба, каждой складочки. Расслабленно осевшим голосом прошептала: «Уступи». «О чем это она?» – не понял Илья Ильич.