Мариам Юзефовская - Разлад

И сейчас, услышав голос Чернова, тотчас с злобным ожесточением подумал: «Иуда! Новые времена – новые хозяева».

Чернов стоял на трибуне. Затравленно оглядываясь на председателя, отвечал на колкие вопросы зала.

– Что же сами не переезжаете, – съязвил, не выдержав, Можейко, но тут же втянул голову в плечи: «Какого черта высунулся? Нашел время счеты сводить».

– Уже дал официальное согласие, – занозисто отрезал Чернов, окинув зал победным взглядом.

Расходились по-разному. Одни тихо переговариваясь между собой. Другие угрюмо, молча норовили поскорей выскользнуть из зала. Но были и такие, что сбивались в группы и, перебивая друг друга, возбужденно гомонили: «На что замахнулись!» Кто-то схватил Можейко за рукав.

– Погодите. Мы тут петицию вчера подготовили. Прочитайте. Уже двадцать человек подписали. Вы будете двадцать первый.

Можейко скользнул взглядом по бумаге: «Мы, нижеподписавшиеся, решительно протестуем».

«Провокация», мелькнула тревожная мысль.

Твёрдо отодвинул от себя бумагу:

– Ни в каких фракциях и группировках никогда не участвовал и участвовать не буду.

Вышел из зала, не оглядываясь. «Если на кого-то и можно надеяться в этой жизни, так только на себя». Это усвоил давно и навсегда. И потому ни к кому никогда не примыкал. И покровителей не искал. «Сегодня он на коне, большой человек, а завтра нет его – ухнул в пропасть. Выходит, и я должен следом за ним? Нет уж. Увольте. Лучше сам по себе буду».

Давно уже сжился со своим одиночеством. Даже частенько мрачно подсмеивался над собой: «Я сам себе и тюремщик, и узник».

Он вышагивал по квартире. Все еще статный, подтянутый, полный сил и энергии. Чувствовал себя, как туго натянутый лук. Только отпусти тетиву – и полетит стрелой прямо к цели. Твердо решил бороться до конца. «Любой ценой, любыми усилиями, но отстою своё, кровное. Не для того всю жизнь трудился, чтобы пустить все в распыл. И главное, кому достанется? Толпе, быдлу! Конечно, это у нас не в новинку. Прием отработанный. Но дальше-то что? Ну перепадет им крошка-другая из нашего добра. Остальное растопчут, поломают, загадят – это уж как водится. Но как ни крути – а одной краюхой всем рот не заткнешь. Тем более когда болтовней так аппетит разожгли. Тут нужно иное – заставить вкалывать всех. Да не валиком, лишь бы день до вечера, а по двенадцать часов. Вот тогда будет и изобилие, и достаток. Я всю жизнь так ломил и ничего – жив остался. Но кто из нынешних добровольно на такое согласится?

Уж на что к нам отбирают поштучно, и то, считай, одни лизоблюды. Только кланяться и шаркать горазды. А как работать – их нет. В шесть часов пройдешь по коридору – все вымерло. А тем более там, в низах. Здесь только силой нужно действовать. Но у нынешнего начальства руки коротки. Оно вроде старой девки, что без женихов засиделась. То задом повернется, то передом. Никак на себя не налюбуется. И все нервничает, суетится: «А что обо мне в народе говорят?» Дело дошло до того – руль добровольно из рук выпустили. А то, что ко дну все ахнем, об этом и думать не моги. Но и этого им мало показалось. Дальше пошли, еще дальше. В своем гнезде пачкают. Да еще двери, окна раскрыли настежь: «Глядите все! У нас без утайки!» Ничего, долго это не протянется. Отольются еще наши беды: и Обыденский, и роддом на Рогожной. Отольются. Может, меня к тому времени уже и не будет. А жаль. Хотелось бы хоть одним глазком поглядеть».

Семейный обед проходил в молчании. Тягостном. Гнетущем. Изредка звякала столовая посуда. Тихо, монотонно бормотал телевизор.

Илья Ильич с раздражением поглядывал на тестя. Догадывался, откуда ветер подует. Почти четверть века прожил в этой семье. Давно уразумел, кто здесь организатор и руководитель всех побед. Уже с неделю чувствовал, что-то затевается – по намекам, по телефонным недомолвкам. Напрямик ничего не говорилось. Не принято было. Потому сразу и насторожился, когда Ирина предупредила: «Отец с матерью на обед придут». Тотчас вскинулся: «С какой это радости?» Не было у них в заводе такого, без повода друг к другу в гости ходить. Хоть и жили рядом, рукой подать. Но все больше перезванивались. Потому и начал допытываться: «Что стряслось?» Ирина вздёрнула плечами. Посмотрела ясно. Открыто. Улыбнулась: «Пустяки. Не стоит выеденного яйца». Илья Ильич понял – до правды не докопаешься. С раздражением подумал: «Опять кукиш за пазухой греют». Решил набраться терпения. Ждать. «Рано или поздно наружу выплывет».