Мариам Юзефовская - Господи, подари нам завтра!

Как знать, может быть, это обручальные кольца родителей нашей Симки. И смотри, не дай себя обмануть. Одно кольцо отдашь сейчас, второе – когда доведут до места.

– А вы? Что будет с вами, Борух? – немеющими губами спросила я.

А сердце внезапно, помимо моей воли, забилось от радости: «Жить! Жить!»

– Со мной? А что может быть со мной? – Он задиристо вздернул голову. – За меня нечего волноваться. Я – тертый калач. Ты даже не представляешь, какой я живучий. И потом, почему человек сам должен думать о себе? – насмешливо вскинул он густые седые брови. – Что тогда будет делать Б-г? Пусть тоже поломает голову! Где ОН ещё найдет такого спорщика, как я?

Гутман криво усмехнулся. По его впалым щекам текли мутные слезинки.

Fort Lee, 2003 г.

Бабушкина могила самая неказистая среди всех, что ее окружают. Крохотный цветник, обложенный кирпичом, маленькая надгробная плита. Рядом высятся громоздкие, чуть ли не в человеческий рост, гранитные, лоснящиеся от полировки стелы, беломраморные, в голубоватых морозных прожилках плиты. Они подступают со всех сторон к низкой покосившейся ограде, теснят ее. Кажется, если бы не ива, которая шатром раскинула над ней свои ветви, могилу давным-давно смяли бы и втоптали в землю.

Узенькая калитка подвязана цветным тряпичным лоскутом. Я терпеливо распутываю его узлы. Калитка открывается туго, со скрипом. Воздух пронизан запахом прели и сырости: накануне шел мелкий осенний дождь.

Вынимаю из старой клеенчатой сумки тряпку, начинаю тщательно протирать выпуклый овал фотографии. Лицо бабушки почти совсем неразличимо. Лишь пышные седые волосы да белая блузка выступают смутными расплывшимися пятнами. «Потерпи до весны», – обращаюсь я к бабушке. Кладу руку на холодный камень.

Тонкий озноб волной пробегает от кончиков пальцев по всему телу.

«А что будет весной? – Голос бабушки тих и насмешлив. – Ты разбогатеешь? Найдешь клад? — Мне кажется, я явственно слышу каждое слово. — Не делай глупостей. Мне здесь ничего не нужно. Купи лучше мальчику пальто. Будет холодная зима». – «Откуда ты знаешь?» – спрашиваю я. «Посмотри, сколько вокруг листьев. Моя ива почти вся облетела».

Вокруг все усыпано сырыми палыми листьями. Они льнут к цементному цоколю, к плите из мраморной крошки.

– Хозяйка, – доносится откуда-то из-за спины хриплый голос.

Я оборачиваюсь. У ограды стоит старик в ватной фуфайке, подпоясанной армейским ремнем. — Не желаете памятник подновить? Оградку подправить? – Голос его просительно дребезжит, он то и дело переминается, топчется на месте, будто ему нестерпимо холодно.

Кирзовые сапоги, измазанные рыжей глиной, суетливо шаркают по земле. – Так что, хозяйка? Глядите, оградка-то уже на ладан дышит.

Того и гляди повалится. — Он раскачивает и без того шаткие столбики. Ограда тонко, жалобно полязгивает.

Я подхожу к нему совсем близко. Так близко, что слышу его тяжелое, нечистое дыхание.

– Ничего не нужно. Уходите, – шепчу, еле сдерживая злобу.

Мятое лицо в складочках и мешочках жалобно морщится: «Ты че? Ты че, хозяйка?» Заскорузлая рука с квадратными ногтями нерешительно застывает на столбике. Я пристально смотрю на эту руку.

На грубую обветренную кожу, на синюю татуировку, на четкий шрам, который рассекает ее. Где видела я этих голубя с голубкой? Это восходящее солнце, в лучах которого нежатся буквы: СССР? Отчего мне до боли знакома эта голубоватая нить шрама?

Внезапно цепенею от ужаса. «Степан Васильевич?» – Я едва шевелю губами.

– Ты? – Бледные водянистые глазки на миг вспыхивают, как бывало прежде, много лет назад, но тотчас снова погасают. — Кто тут у тебя? – спрашивает он хрипло.

– Бабушка, – киваю я на плиту, но, не удержавшись, добавляю:

– Мария Федоровна и Паша рядом, на соседней аллее.

Несколько секунд он хватает ртом воздух. Наконец выталкивает из себя:

– И Паша здесь? Не знал. – Он наклоняется ко мне. Искательно заглядывает в лицо. — Я ведь тут недавно. Каких-то два месяца.

Молодые сюда не идут: невыгодно. Кладбище старое. Уже не хоронят. А я пошел. Мне много не нужно. Я старик.

Откуда-то из-за забора доносится мерный глухой звук:

– Бум, бум, бум.

Я оборачиваюсь и долго, напряженно вслушиваюсь.

– А, – машет он рукой. — Что-то строят рядом.

– Бум, бум, бум, – плывет в осеннем сыром воздухе.

Я закрываю на миг глаза. Мне чудится, что это громадные часы с боем отсчитывают вспять годы. «Бум, бум, бум»…