Арно Зурмински - Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию

На лестнице лежал труп немецкого солдата. Голова в снегу, ноги на верхней ступеньке. Лицо довольно грязное, но черты разобрать еще можно. Он лежал без оружия, как падший ангел, которого столкнули с лестничной площадки. Еще утром лимонный ликер и печенье, а сейчас в грязи на заднем дворе молокозавода. Оставалось только его немного подтолкнуть, и бедняга очистил бы лестницу, легко скатился бы в грязь. Но никто не решался к нему прикоснуться. Все протискивались мимо него, подтягиваясь на перилах лестницы, пока русский солдат не двинул его ногой.

Да, это была контора. Но не такая унылая, как обычно бывают конторы. С мягкими стульями и цветочными горшками на окне. Вот они разместились, йокенцы, а с ними и другие беженцы, пришедшие с того же поля. Сидели, сбившись в тесную кучу, как остаток стада, на которое напали волки. А русские, взявшие штурмом Ландсберг, приходили сюда поглазеть на немцев.

Был один солдат, который легко потянул Германа за левое ухо и со смехом сунул ему под нос автомат. Герман схватил холодную игрушку руками, а русский показал ему, как она работает. Просто шутки ради выпустил очередь в потолок и оттуда посыпалась штукатурка.

- Немецкий солдат капут! - торжествующе закричал он.

Не удивительно, что маленькие дети Шубгиллы расплакались. Потом пришел один, который плюнул Хайнриху в лицо - почему именно Хайнриху? - прошел со злобным видом по комнате, хлопнул за собой дверью, как в конюшне. Другие смущенно улыбались. И все, как одержимые, спрашивали часы. Но дать было нечего - первый любитель часов уже собрал все, что было. Двое принялись за часы в большом футляре, стоявшие в углу. Часы не ходили, но эти, повозившись, умудрились запустить бой, радовались, как напроказившие дети, все время переводили стрелки, чтобы часы били двенадцать. В конце концов часы захрипели и испустили последний вздох, и уже больше не могли ни тикать, ни бить. Солдаты некоторое время трясли корпус, тянули за маятник, свернули ключ. Когда стало ясно, что ничего не получится, они пнули каблуком в стеклянную дверцу. Немецкие часы - никс гут!

Трактирщик Виткун предложил затопить кафельную печь. Но пришлось бы идти на двор, принести из сарая дрова. Мимо трупа. Это вызовет подозрения. Лучше уж не выходить одному. Оставаться вместе. Придвинуться теснее, согревать друг друга.

На улице еще стреляли. Но не немецких солдат, а перепуганных кошек, белых голубей, садившихся на ставшие вдруг опасными крыши Ландсберга. Не смогли пережить эту войну и ландсбергские фонари, а уж тем более стеклянные витрины на главной улице.

"Калинка-малинка", - напевал русский с бородой клином и рябым лицом, усевшись рядом со Штепутатом. Потащил Германа к себе на колени. Он подбрасывал его на коленке, как играют с маленькими, как будто катают на лошади. При этом он без конца говорил что-то непонятное. Звучало, как будто он рассказывает про жаркое русское лето, детей, играющих на пыльной дороге, про бабушку, полощущую в ручье белье и развешивающую на улице для просушки. Он достал из кармана сливочные конфеты, трофейные конфеты с немецкого продовольственного склада. Прежде всего он успокоил этими конфетами плачущих детей Шубгиллы. Герман не знал, можно ли ему есть то, что держал в своих руках русский солдат. Когда Марта кивнула, Герман позволил засунуть развернутую конфету себе в рот. Русский хлопал Штепутата по плечу, показывая на Германа, говорил, что обычно говорят между собой отцы: славный парень, или что-то вроде этого.

Штепутат улыбался вымученной улыбкой. Собственно пора уже было кормить лошадей. Почему никто не идет к лошадям?

- Как им только не стыдно перед детьми!

Это сказала Виткунша. Ей хорошо было говорить. Ее старческое лицо, усеянное бородавками, было скорее отталкивающим, чем привлекательным.

Нет, они не стыдились перед детьми!

Марта поняла это своевременно. Она обмотала вокруг головы черный платок, выпустила седые пряди. Быть старой, безобразной! Она забилась в дальний угол, повесила перед лицом пальто Штепутата так, что совсем скрылась за ним. Посадила Германа к себе на колени. Если бы он только заснул! Чадолюбивые русские не станут беспокоить спящего ребенка.

Но карманные фонарики не давали заснуть. Внезапные, мучительные лучи света вспыхивали в дверях, слепили глаза, проходили дальше, задерживались в одном месте, двигались быстро в другом, проскакивали мельком по спящим детям Шубгиллы, останавливались на матери, награжденной крестом "Мать-героиня".