Генри Лоусон: Рассказы

Из шурфа донесся низкий голос, который оторвал Островка от его занятий.

— Островок!

— Что, отец?

— Спускай бадью.

— Сейчас.

Островок отложил грифельную доску и, подойдя к шурфу, опустил бадью, насколько хватило размотанной веревки; потом стал придерживать вращающийся под ее тяжестью барабан, положив одну руку сверху, а другую снизу, пока бадья не коснулась дна. Вскоре раздалось:

— Наматывай, сынок!

— Мало навалил, — сказал мальчик, посмотрев вниз. — Не бойся, наваливай, отец! Я могу вытащить куда больше.

Снова скребущие звуки, а мальчик покрепче уперся ногами в кучу глины, которую сгреб к вороту, чтобы малый рост не служил ему помехой.

— Тащи, Островок!

Островок крутил ворот медленно, но уверенно, и вскоре бадья показалась на поверхности. Он втащил ее короткими рывками и ссыпал содержимое в кучу породы.

— Островок! — снова крикнул отец.

— Что, отец?

— Ты еще не кончил письменного урока?

— Кончаю.

— В следующий раз спусти доску — я тебе напишу задачи.

— Ладно.

Мальчик вернулся на свое место, вдавил угол доски себе в живот, сгорбился и снова начал писать вкривь и вкось.

Тома Мэсона знали в этих краях как молчаливого человека и неутомимого труженика. Это был человек лет шестидесяти, рослый и темнобородый. Ничего примечательного в его лице не было. Оно лишь казалось ожесточенным, как у человека, чьим уделом были разочарования и невзгоды. Он жил в маленькой хижине на дальнем конце Паундинг Флэт. Лет шесть назад здесь умерла его жена, и хотя с тех пор многие ушли на новые прииски и у него была такая же возможность, он не покинул Золотого оврага.

Мэсон орудовал киркой при свете сальной свечи, воткнутой в боковую стенку. На дне штрека было очень сыро, штаны старателя, стоявшего на коленях, пропитались водой и стали холодными и тяжелыми, но он к этому привык. Однако сегодня его кирка работала вяло, он казался рассеянным и иногда вовсе останавливался, а мысли его витали далеко от тонкой прослойки золотоносной породы.

Перед ним вставали картины прошлой жизни. Нерадостные это были картины, и при тусклом свете свечи лицо его казалось окаменевшим.

Удары падали медленно, неравномерно — мысли старателя ушли в прошлое. Стенки штрека как будто медленно расплывались, отступая далеко за горизонт, скрывающийся в знойном блеске океана. Он стоял на палубе судна, а рядом с ним стоял его брат. Они плыли на юг, в Землю Обетованную, которая вставала вдали в золотом ореоле. Бодрящий ветер надувал паруса, и клиппер летел вперед, неся на борту самых безумных мечтателей, когда-либо пускавшихся в дальний путь. Взлетая вверх — на длинные синие океанские кряжи, ныряя вниз — в длинные синие океанские ущелья, вперед — к землям, таким новым и в то же время таким старым, где, затмевая сияние южного неба, сверкают ослепительные слова: «Балларат! Бендиго!» [2]Палуба словно накренилась, и старатель качнулся вперед, ударившись о стенку штрека. От толчка он очнулся и опять взялся за кирку.

Но снова замедляются удары, и перед ним возникает новое видение.

Теперь это Балларат… Он работает в неглубоком шурфе в Эврике, рядом с ним его брат. У брата бледное и больное лицо — он всю ночь танцевал и пил. Позади тянется гряда голубых холмов; впереди знаменитый Бейкери Хилл, [3]а внизу налево покинутый прииск Голден Пойнт. Два конных полицейских въезжают на Спесимен Хилл… Что им нужно?

Они уводят брата в наручниках. Прошлой ночью был убит человек. Убит из ревности в пьяной драке.

Виденье исчезает. Стучит кирка, отсчитывая годы — один, два, три, четыре, до двадцати, и тогда она останавливается и открывается новая картина: ферма на берегу веселой речки в Новом Южном Уэльсе. Маленькая усадьба окружена виноградником и фруктовым садом. Рои пчел трудятся в тени деревьев, а на склоне холма дозревает пшеница.

Мужчина и мальчик расчищают перед усадьбой участок для загона. Это отец и сын; сын, мальчик лет семнадцати, — вылитый портрет отца.

Снова топот копыт! Приближается Немезида в мундире конных полицейских.

Прошлой ночью в пяти милях отсюда произошло нападение на почту, и оказавший сопротивление пассажир был убит. Сын всю ночь «охотился с приятелями на опоссумов».

Полицейские уводят сына в наручниках: «Вооруженный грабеж».

Когда явились полицейские, отец выкорчевывал пень. Его нога еще упирается в заступ, до половины вошедший в землю. Он смотрит, как полицейские ведут мальчика к дому, а потом, глубоко вогнав заступ, выворачивает ком земли. Полицейские подходят к двери дома, но он по-прежнему усердно копает и словно не слышит отчаянного вопля жены. Полицейские обыскивают комнату мальчика и выносят два узла с какой-то одеждой; но отец продолжает копать. Потом полицейские седлают одну из находящихся на ферме лошадей и усаживают на нее мальчика. Отец копает землю. Они едут вдоль гряды холмов, мальчик посредине. Отец не поднимает глаз; яма вокруг пня расширяется. Он копает, пока к нему не подходит его мужественная маленькая жена и не уводит за руку. Он почти очнулся и идет за ней к дому, как послушный пес.