Станислав Штейман - Волшебный жезл

Я понял, что меня подозревают во вредительстве и, может быть, будут судить. Но совесть моя была чиста и на вопрос, считаю ли я себя виновным в гибели бычка Покорителя, я ответил:

— Да, считаю. Я считаю себя виновным в том, что испугался ответственности и, вопреки своим убеждениям, перевел животное в теплый телятник.

Услышав эти слова, начальник политотдела вдруг поднял голову и приветливо улыбнулся.

Через несколько дней я узнал, что из Москвы к нам выехала комиссия. Она должна решить вопрос о дальнейшем направлении нашего совхоза и обо мне лично.

Комиссия приехала в яркий морозный день. Снежные сугробы сверкали и искрились, будто усыпанные миллиардами разноцветных стеклышек.

У конторы совхоза остановились сани. Из них вышло несколько человек с портфелями.

Вскоре вызвали в контору меня.

— Так вот вы какой, оказывается, — сказал, обращаясь ко мне, высокий плотный человек с веселыми глазами. — Очень интересно с вами познакомиться.

Он оказался председателем этой комиссии. Говорил он тихо, не спеша и таким доброжелательным тоном, будто мы старые приятели.

— Слышал я о вас давно, — улыбнулся он, — и притом самые разноречивые отзывы. Одни говорят: «Штейман вредитель, скот губит. Гнать его, да поскорее». Другие говорят прямо противоположное: «Чудеса творит! Берет паршивую коровенку, за которую мужик и пятидесяти рублей не даст, и в короткий срок превращает ее в рекордистку…» Между прочим, Иван Владимирович Мичурин просил передать вам привет. Кто-то ему рассказал про ваших телят. Очень ему понравилось. Он так и сказал: передайте Штейману, что он молодец! Что и в животноводстве пора иметь людей смелых и решительных, чтобы не корова заботилась о себе, а зоотехник о ней. — Он весело, совсем по-молодому рассмеялся. — Ну, ведите нас, показывайте свои чудеса!

В составе этой комиссии, как я потом узнал, были крупные специалисты-животноводы. Они очень внимательно осматривали стадо, многих животных измеряли и взвешивали, тщательно проверяли все записи удоев и жирности молока, и очень дивились тому, что я держу в памяти: когда какое животное родилось, кто были его родители, какие удои были и год назад и пять лет назад.

— Ну и память! — удивлялись они.

А на самом деле у меня память не такая уж хорошая. Правда, все, что касается наших животных, я помню всегда отлично, а во всем другом — так тут у меня память самая обыкновенная: даже имена людей запоминаю плохо.

Весь день я ходил с членами комиссии по хозяйству и понял, что караваевские животные очень им понравились и мою работу они одобряют.

Уже было за полночь, когда члены комиссии один за другим подписали акт. В этом акте говорилось, что стадо швицкого скота совхоза Караваево можно считать племенным и многих животных следует внести в государственную племенную книгу, а наше хозяйство сделать племенным совхозом и считать главной его задачей — разведение племенного скота.

Комиссия уехала. В совхозе было празднично. Все знали, что наркомат совхозов обещал помочь нашему хозяйству и средствами и специалистами.

Только один человек не радовался — это был ветеринар. Несколько дней он совсем не показывался на улице — наверно, пил в одиночестве. Потом его увидели — он шел пошатываясь, опухший, с красными воспаленными глазами. Его светлые фетровые бурки были измазаны, а франтовский шарф волочился по снегу.

— Постой! Постой! — подзывал он каждого встречного и пьяно жаловался: — Разве у нас ценят специалистов? Скажи мне, ценят? У меня диплом, образование, а у него что?.. — Не находя поддержки, он махал рукой: — Ни черта вы все не понимаете! — и шел дальше.

Так он бродил по всему совхозу: заглядывал на скотные дворы и в телятники, в контору, столовую, наконец, забрел в помещение, где стояли быки. В это время там никого не было: скотник, ухаживавший за быками, вышел зачем-то в соседнее помещение.

Быки стояли, привязанные тяжелыми железными цепями, величественно-спокойные. Но, как только вошел ветеринар, они заволновались. Быки не любят запаха водки, а пьяных совсем не переносят, сразу приходят в ярость. Громадный, длинноногий, похожий на бизона Шанго, сын Шабрихи, первым почувствовав пьяного, стал грозно мычать и бить копытами о пол. Бык Силач нервно переминался с ноги на ногу. Неспокойный Карат косился на пьяного и, наклонив свою громадную голову с опущенными книзу рогами, как бы поджидал его приближения.