Юлия Лавряшина - Невозможная музыка

Игорь вдруг рассмеялся. В этом смехе не было той злости, что напугала Лильку, и ей подумалось, что сейчас он даже похож на человека, познавшего счастье.

— Нам с тобой мешаем только мы сами, слышишь? — проговорил он, касаясь губами ее уха. — Зачем мы это делаем? Ты ведь любишь меня? Знаю, что любишь.

— Люблю, — сейчас она не чувствовала в себе ничего, кроме этого.

— А больше нас с тобой никто не любит…

Лилька попыталась отклонить голову, чтобы увидеть его лицо после этих слов, но Игорь придержал ее ладонью.

— Это и не нужно, — отрывисто сказал он. — Нам с тобой хватит друг друга. Мы спасемся друг другом.

Покорно закрыв глаза, Лилька попыталась, как иногда ей удавалось, увидеть, что из этого выйдет, но ничего не увидела, кроме какой-то трубы, которая засасывала ее. Она так сжала шею Игоря, что он опять засмеялся:

— Глупый детенок… Ты боялась, что этого не будет?

"Я этого боялась? Я сама уже не знаю…" — Лилька разжала руки и потрогала губами его щетину.

— Тебе нужно побриться, — она впервые обратилась к нему на "ты" и не заметила этого. — Давай, я съезжу в город? У нас и продуктов нет.

— Мы вместе съездим, — взгляд у него стал испытующим.

Она сразу согласилась:

— Как хочешь. Я думала, тебе нужно прятаться.

— Не смеши меня! Думаешь, мои портреты уже развешаны на всех столбах? Сбежал и сбежал. Никто и не вспомнит.

— Тогда зачем нам сидеть здесь? Можно поехать ко мне. Там в любом случае не будут искать.

Не выпустив ее и не сменив тона, Игорь спросил:

— Ты надеешься, что он еще не улетел?

— Я ни на что не надеюсь.

Ей и самой показалось, что эта фраза прозвучала слишком безнадежно. И она поняла, что Игорь тоже это услышал.

— Очень мило, — произнес он неприязненным тоном и, подцепив свою рубашку, начал одеваться.

В его движениях проступила та неуклюжесть, которую Лилька замечала, когда он вызывался накрыть стол, а Наташа усаживалась в уголке дивана и, казалось бы, просто смотрела на него, но, чувствовалось, — оценивала. И как тогда у Лильки защемило сердце от жалости к этой его неловкости, незнакомой зрителям, потому что на манеже Игорь был уверен в себе.

Она обняла его сзади и прижалась щекой к лопатке. Затихнув, Игорь выждал, хотя ей не хотелось продолжать, просто посидеть так, потом спросил:

— Давай сразу: это возможно? Или я, как самый барахлянский психолог, насочинял за тебя?

Лильке опять захотелось сказать ему, что в мире не бывает невозможного, и жаль, если он этого не знает. Но без того, что знали они с Сашей, эти слова становились пустыми и хрупкими, как елочные шары. Они ничего не значили до тех пор, пока жизнь их не подтверждала.

— Это возможно, — просто сказала она и поцеловала бирюзовую рубашку, которую любила за то, что от нее глаза Игоря оживали.

— Никому… Почти никому не удается растянуть свою первую любовь на целую жизнь, — он, конечно, имел в виду Сашу, но Лилька подумала, что еще неизвестно, кого из них считать ее первой любовью. Если признать, что это, прежде всего, мечта…

Повернувшись, Игорь прижал ее и прошептал, скользя по волосам губами:

— В каком-то смысле, Наташа тоже была моей первой любовью…

Лилька отклонила голову:

— В каком смысле?

— До нее все, что я испытывал к женщинам, было… каким-то мелким. Понимаешь?

— Да.

"Если оценивать глубину, это он был моей первой любовью. Почему был? — ее саму это покоробило. — Все и есть, и будет. А что же тогда было с Сашкой?"

Эти вопросы ей самой показались детскими, будто Лилька все еще была девчонкой, заполняющей анкету в общей тетради. Наверное, такой ее делало то, что оба мужчины были связаны с ее детством, и Лилька привыкла ощущать себя ребенком рядом с любым из них.

"Я не почувствую себя взрослой, пока что-нибудь не напишу", — пришло ей в голову. Подумав, Лилька решила, что в этом есть правда: могущество литературы освободит ее от обязанности оберегать сложившийся стереотип Лильки-ребенка, которым они оба дорожили.

"Они оба — чудовища, если видят во мне ребенка и любят именно его", — об этом подумалось без возмущения, ведь уже поздно было оплакивать случившееся. Лилька не раз читала о том, что некоторые женщины до старости цепляют себе невидимые бантики, но сама не испытывала желания капризничать и надувать губки. От взрослых же ее отличало то, что она пока не разуверилась в чудесах…

— Я не понимаю другого, — сказала она, тоже спрятавшись под одежду. — Еще утром ты настаивал на том, что бы мы были… товарищами. Что вдруг изменилось?