Юлия Лавряшина - Невозможная музыка

— Дело ведь не в этом. Вы же не сможете меня полюбить, — робко предположила Лилька.

Он взял ее за плечи и повернул к себе:

— А ты этого действительно хочешь? Не сочиняй только… Давай, положа руку на сердце… Кто тебе все-таки нужен: я или Саша?

Она вдруг увидела прямо перед его лицом саму себя, скорчившуюся под дверью их спальни, из-за которой доносились еле слышные Наташины стоны. Они звучали оглушительным похоронным маршем: "Надеяться не на что. Он никогда не будет твоим". И в мире не было ничего, способного заглушить эту страшную музыку. Ничего, что могло не дать Лильке умереть. Никого не было. И она умирала без него.

— Ты, — она закрыла и снова открыла глаза. И не заметила, что это прозвучало заимствованием из песни: — Только ты…

Когда он сказал: "Я разбил Лильку", Наташино воображение озарилось всполохом: искрящаяся крошечными радугами тонкая вазочка выскальзывает из рук… Она бросилась к выключателю, и зажгла свет. Ей удалось даже не вскрикнуть, как сделала бы любая женщина, хотя от вида кровоподтеков на лице сына, ее бросило в жар. Даже в такую секунду Наташа не могла забыть о непозволительности для нее быть похожей на "любую". И десять лет спустя, она оставалась (по крайней мере, в собственном сознании) возлюбленной гения, которая не может дать себе поблажку.

"Игорем я предала и себя, и Яна. И музыку. Променяла орган на шутовской колпак. Для чего? Чтобы клоун посмеялся надо мной, как и надо всем остальным?" — обида острой изжогой разливалась у горла, как бывало в те незабываемые времена, когда Наташа вынашивала сына. Своего единственного…

Труднее всего было перенести то, что по ее вине Саше досталось столько боли. Разбитое лицо и ободранные ладони отвлекали на себя лишь мизерную ее часть. Он так ничего и не сказал о том, как Лилька оказалась на мотоцикле вместе с ним, и куда они направлялись. Допытываться Наташа не стала. Только сказала:

— Тебе нужно прилечь. После шока требуется время, чтобы прийти в себя.

— Ты не спрашиваешь, жива ли она? — сын посмотрел на нее со злостью.

Наташа спокойно заметила:

— Если б она погибла, ты начал бы с этого.

Взгляд его ничуть не смягчился, и Наташа поняла: придется смириться с тем, что какое-то время Саша будет вымещать на ней свою злость на себя. В этом она охотно соглашалась походить на любую из матерей.

— У меня есть травяной чай, — предложила она. — Хочешь?

— Нет! Какой еще чай? Хотя… Ладно, давай. Он не противный?

— Пахнет мятой. Тебя осмотрел врач?

— Что осматривать? Все цело.

Наташа подумала о возможных внутренних повреждениях, но их ведь не могло быть без боли, а Саша сейчас выглядел носителем только одного вида боли. Она без труда угадала это, потому что сама носила в себе такую же много лет.

"Может ли склонность к страданию передаваться на генетическом уровне? — она впервые задумалась над этим только сейчас, расстилая сыну постель. — Случайно ли мы оба выбрали именно тех людей, которые, в конце концов, ушли от нас? Правда, в Яна невозможно было не влюбиться. Другое дело, Лилька…"

Ей припомнились слова Цветаевой о том, что жена Пушкина должна была оказаться абсолютным нулем, пустотой, в которую он мог бы выплеснуть свою переполненность. В паре "Саша — Лилька" это правило оправдывало себя. Но Наташе трудно было принять то, что, в таком случае, и Ян нашел в ней самой то же самое…

Чай уже заварился. Наташа наполнила любимый Сашин бокал с парусником и отнесла ему в постель. В первый момент ей показалось, что сын уже уснул, и она замерла на пороге комнаты, не решаясь позвать его даже шепотом. Но Саша открыл глаза и посмотрел на нее без улыбки.

— Готов, — сказала она о чае и ужаснулась, услышав, как это прозвучало.

Он рассмеялся и, закинув руку за голову, вытащил подушку и поставил ее так, чтобы можно было сесть. Наташа протянула бокал.

— Я пойду погуляю, чтобы тебе не мешать.

На самом деле ей совсем не хотелось выходить из дома. Деревья в их саду так и захлебывались ветром. Наташа подождала, надеясь, что сын остановит ее и убедит, что она ничуть не помешает ему, но Саша ничего не сказал.

— Хочешь, я немножко поглажу тебя по голове? — робко предложила Наташа, вспомнив, как он всегда любил это. — Легче станет.

— Не станет, — холодно отозвался он.

"Неужели случившееся все-таки поссорит нас?" — она оцепенела от страха. Кроме Саши, в ее жизни не было ничего реального. Наташа не была идиоткой и понимала, что ее бесконечное ожидание Яна — не что иное, как фантазия, некогда дававшая силы, но уже изжившая себя. И все же необходимая, как оправдание патологической боязни любви Игоря, на которую нечем было ответить. Все силы уходили на поддержание едва теплившейся жизни в той самой фантазии.