Юлия Лавряшина - Невозможная музыка

Сын вдруг вскочил и обнял ее, чего Наташа тоже никак не ожидала, уже смирившись с его сегодняшним неприятием всего, что напрямую не касалось Лильки.

— Зря я тебе рассказал, — прошептал Саша с раскаянием, и она еще больше поверила, что все услышанное, — правда.

То, что история звучала, как пересказ фантастического рассказа, Наташу как раз не смущало. В ее жизни вообще было мало такого, что обычно происходило с другими людьми и называлось реальностью. У нее было настолько счастливое, праздничное детство, что этим даже неудобно было делиться с другими, лишенными той неизбывной родительской любви, в которой, как в материнском чреве, Наташа плавала лет до шестнадцати. Только в ее случае, чрево было и отцовским тоже.

А потом на нее обрушились звуки органа. Родители сами решили показать ей Ригу, и, конечно, девочку, едва окончившую музыкальную школу, водили на разные концерты. И один из них ничего не оставил от той Наташи, которая вошла в органный зал веселым и беспечным ребенком… Ее вообще больше не было, она превратилось в отражение светлых волос юноши, похожего на незнакомого ей прибалтийского бога, его рук, его лица — до невозможности правильного, чуточку высокомерного. Сразу было видно, что он знает себе цену, и овации воспринимает, как должное.

— Вот тебе живьем юный гений, — сказал отец, слегка наклонившись к ней.

Иронии Наташа не услышала, только слова. И они сохранялись в ней вплоть до сегодняшнего дня откровений. Вечно юный. Вечно гений.

Когда они с родителями вернулись в Москву, Наташа обнаружила, что ей больше нет места в просторной квартире, где воздух был свежим и легким, а она все равно задыхалась. Ее, внезапно открытое, место было рядом с тем светлоликим органистом по имени Ян. На сцене, за столом, в постели… Где он захочет.

Наташа исчезла из жизни родителей, не оставив даже записки. И только много лет спустя, когда сама искала сына, обдирая о скалы колени и ладони, поняла, в какую ледяную, бездонную тоску толкнула их обоих, даже не задумавшись. Ее счастье (или несчастье?), что Ян принял, принесенные Наташей ему в дар юность и бесконечную преданность. Хотя для родителей счастьем стало бы ее возвращение. Любой.

Но Наташа ни разу им даже не написала. Когда через несколько месяцев она немного пришла в себя, стало обжигающе стыдно, и несколько начатых писем так и остались неоконченными. К тому же, она побаивалась, что они немедленно прилетят и заберут ее домой — уже беременную, но все еще несовершеннолетнюю. Может быть, она уже тогда была не слишком уверена, что Ян станет ее удерживать? Если б так случилось (в этом Наташа не сомневалась и сейчас), ее жизнь кончилась бы. И жизнь ее ребенка тоже…

И она решила сохранить его, пожертвовав родителями. В данном случае, это вышло именно так, и Наташа ни минуты не жалела об этом.

Он смотрел, как девочка бродит по берегу, сунув руки в карманы шортов, и, то и дело, оглядываясь на него: "Ты не забыл про меня?" А может, она думала совсем другое: "Ты еще здесь? Неужели ты не видишь, насколько мне не по себе в твоем присутствии?"

Игорь видел. Или предчувствовал, что однажды увидит, даже если сейчас Лилька еще не думает этого. Доступность того, что долгие месяцы было мечтой, неизбежно оборачивается разочарованием. Игорь понимал это и раньше. Ведь в мире воображения все куда ярче и сладостнее. Ему нельзя было рассчитывать на эту девочку, в ней самой все слишком шатко сейчас, чтобы она могла стать ему опорой.

То поднимая плечики, то встряхивая головой, она вела с собой спор, не слышный Игорю, но ему и не любопытно было, в чем его предмет. Он так хорошо чувствовал, что ее мучило, точно это происходило в нем самом. Хотя ему-то приходилось выбирать не между двумя людьми, как ей, а между полной пустотой и какой — никакой заполненностью. Он был склонен выбрать Лильку, но не испытывал от этого радости.

Он убеждал себя, что это разумно, ведь от Наташи ему ждать нечего, раз уж он не дождался этого за десять лет. "Она не та королева, что способна влюбиться в шута", — невесело подшучивал он над собой, припоминая надрывные дворовые песенки. Сомнению не подлежало одно: она — королева. А он — шут. Тупой настолько, что не догадался ради нее расстаться со своим дурацким колпаком с бубенчиками.

Его работа поначалу вызывала у нее недоумение: "Как можно изо дня в день выставлять себя на посмешище?", потом стала раздражать. Наташа молчала, но это не делало ее раздражение менее заметным. И не было дня, чтобы Игорь не чувствовал, как ничтожно в сравнении с игрой на органе то, чем занимается он.