Юлия Лавряшина - Невозможная музыка

— По-моему, боль никогда не бывает…

Закончить ей не удалось, потому что Саша схватил стоявшую на подоконнике рядом с роялем тонкую хрустальную вазочку и швырнул ее в стену. Как раз в ту, возле которой остановилась Наташа. Звон осыпался за ее головой злым водопадом, заставив зажмуриться и зажать уши. Она не вскрикнула. Никогда не кричала. Хотя, может, сейчас Саше как раз этого и хотелось.

Ни один из осколков ее не задел, но она чувствовала себя обожженной хищными гнусами, сочащейся болью. Но ей хватило любви почувствовать: сыну сейчас еще больнее.

— Прости меня, маленький, — голос ее дрожал, но плаксивости в нем не было.

В побелевшем Сашином лице что-то дрогнуло и ожило, будто он сдернул верхний — чужой — слой. Карие глаза опять стали теплыми, какими были всегда. И теперь — виноватыми.

— Мама, — только и сказал он.

Ей этого было достаточно. Больше не испытывая боязни, Наташа подошла к сыну, все еще сидевшему за роялем, и прижала к груди его теплую, вытянутую голову. С самого детства Саша стригся очень коротко и больше походил на спортсмена, чем на пианиста. Наташа не раз вскользь упоминала, что его отец носил длинные волосы, и это больше пристало музыканту, но Саша не слышал ее.

— Ты сказал это просто со зла? — спросила она, не приняв в расчет того, что разговор о Яне состоялся уже пару дней назад, и сын мог просто не догадаться, о чем идет речь.

Но Саша догадался. Она поняла это потому, как напряглось плечо, на которое она опустила руку. И внутренне отпрянула: "Что он скажет? Разве я хочу знать правду?"

— Нет, — проронил Саша.

У нее сама собой отдернулась рука. Та, которой она гладила его по голове. Словно Наташа укололась обо что-то вырвавшееся из его мыслей.

— Не со зла, — она заставила себя произнести это. — Значит, ты всерьез считаешь, что Ян… бросил нас?

— Я это знаю.

Вторая рука сползла с его плеча и осиротело повисла.

— Он… что-то сказал тебе перед тем, как… Вы поговорили?

— Нет, — Саша так внимательно смотрел на клавиши, словно читал по ним.

— Откуда же ты знаешь?

Он поднял голову и обернулся:

— Это покажется тебе фантастикой. И даже не научной…

Ей показалось, что она догадалась:

— Ты занимался спиритизмом?

— Че-ем?! — он расхохотался. — Ну, ты сказала!

Оправдываясь, Наташа напомнила:

— Лилька ведь как-то устраивала сеанс. Хотя это, кажется, без тебя.

Саша перестал улыбаться:

— Без меня.

"Что я не сказала бы о прошлом, теперь все будет напоминать о ней", — Наташу охватило отчаяние. Но Саша уже продолжил:

— Я говорил с ним. Только не через блюдце. Наяву. Или как наяву…

Пока он рассказывал об органе и Георге Бёме, Наташа со страхом думала, какой же сильной должна быть боль, чтобы организм, защищаясь, породил такую фантазию. Ведь она видела, что сын верит во все, что говорит. И готова была сама принять это, лишь бы ему стало легче.

И вдруг Саша сказал:

— Только Лилька знает об этом.

Наташа вздрогнула. Уже сложившаяся конструкция разом осыпалась. Лилька не входила в число людей, живущих в мире грез. И даже ее многолетняя, как выяснилось, влюбленность в Игоря, была все-таки вполне земным чувством.

У Наташи против воли вырвалось:

— И она тебе верила?

Это прозвучало жалобно. И Саша не мог не догадаться, как мать надеется услышать обратное. Но его голос прозвучал так уверенно, что она сразу сдалась:

— Лилька верила. Она ведь сама видела, как я… как меня унесло. Вы же сами нигде не могли меня отыскать. Неужели ты забыла?

— Как я могу забыть?!

Она не выпустила то, что просилось наружу: "Как я могу забыть тот ужас, который вопил во мне, а пасть у него была черной, бездонной? И мне самой хотелось вопить в голос. Но это значило бы одно: я поверила, что тебя больше нет. Я душила в себе этот подлый крик, давила его, а он упорно рос и поднимался, как тесто, замешанное на кошмаре".

— Почему же тогда ты не веришь? Разве в мире мало такого, что человек не может объяснить? — Саша склонил голову на бок и смотрел на нее выжидающе.

— Я… — она беспомощно замолчала.

И тут ясно увидела по его не лгущим глазам, что он и сам понимает всю невозможность для нее принять его слова за правду. Ведь они перечеркивали все, чем Наташа жила столько лет, за что держалась. У нее даже промелькнуло предательское: "Уж лучше б он сказал, что видел Яна мертвым!"

Это было так низко, что Наташу передернуло от этой самовольной мысли. Но если б реальностью оказалось именно это, а не та история, которую рассказал Саша, то ее собственная жизнь не распалась бы настолько внезапно, что она еще и не осознала этого до конца.