Альбер Камю - Калигула. Недоразумение. Осадное положение. Праведники [litres]

Каляев (с видимым усилием). Каждый служит справедливости как может. Мы разные, это надо принять. Мы должны любить друг друга, если можем.

Степан. Нет, не можем.

Каляев (взрываясь). Тогда зачем ты с нами?

Степан. Я приехал убивать людей, а не любить их или уважать их отличия от меня.

Каляев (яростно). Ты не убьешь человека в одиночку и без цели. Ты убьешь его вместе с нами и во имя русского народа. Вот в чем твое оправдание.

Степан (тем же тоном). Я в нем не нуждаюсь. Я был оправдан раз и навсегда однажды ночью, три года назад, на каторге. И я не потерплю…

Анненков. Довольно! Вы сошли с ума? Вы помните, кто мы такие? Мы братья, мы крепко спаяны, все наши помыслы – о казни тиранов ради освобождения родины! Мы убиваем вместе, и ничто не может нас разъединить. (Молчание. Он смотрит на них.) Пойдем, Степан, надо договориться об условных знаках…

Степан уходит.

Анненков (Каляеву). Не обращай внимания. Степан настрадался. Я с ним поговорю.

Каляев (очень побледневший). Он меня оскорбил, Боря.

Входит Дора.

Дора (увидев Каляева). Что случилось?

Анненков. Ничего.

Уходит.

Дора (Каляеву). Что случилось?

Каляев. У нас сразу же была стычка. Он меня не любит.

Дора молча садится. Пауза.

Дора. Я думаю, он никого не любит. Когда все кончится, ему будет легче. Не надо грустить.

Каляев. Мне грустно. Мне нужно, чтобы вы все меня любили. Я все бросил для нашей Организации. Разве можно вынести, что мои братья отворачиваются от меня? Иногда мне кажется, что они меня не понимают. Это моя вина? Я неловок, я знаю…

Дора. Они тебя любят и понимают. Степан – другой человек.

Каляев. Нет. Я знаю, о чем он думает. Это и Швейцер уже говорил: «Слишком особенный для революционера». Я так хотел бы им объяснить, что я вовсе не особенный. Им кажется, что я сумасбродный, взбалмошный. Но я так же, как они, верю в идею, как они, я готов принести себя в жертву. И я тоже могу быть сдержанным и скрытным, и делать дело. Просто мне жизнь все еще кажется чудесной. Я люблю красоту и радость! Поэтому я и ненавижу деспотизм. Как им объяснить? Ну конечно, революция! Но революция ради жизни, ради того, чтобы помочь жизни, ты понимаешь?

Дора (порывисто). Да… (Помолчав, тихо.) И все-таки мы собираемся убивать.

Каляев. Кто, мы?.. А, ты имеешь в виду… Это другое. Нет, это совсем другое! И потом, мы ведь убиваем, чтобы построить такой мир, где никто больше не будет убивать! Мы готовы стать преступниками, чтобы землю наконец заселили безвинные.

Дора. А если выйдет не так?

Каляев. Замолчи, ты же знаешь, что это невозможно. Тогда Степан оказался бы прав. И надо было бы плюнуть в лицо красоте.

Дора. Я в Организации дольше, чем ты. Я знаю, что все не так просто. Но у тебя есть вера… Вера нам всем нужна.

Каляев. Вера? Нет. Веру имел только один.

Дора. У тебя есть сила духа. Ты все отбросишь, чтобы дойти до цели. Почему ты попросился бросить бомбу первым?

Каляев. Разве можно говорить о терроре, не участвуя в нем?

Дора. Нет.

Каляев. Надо быть на передней линии.

Дора (задумавшись). Да. Есть передняя линия, и есть последний миг. Мы должны об этом думать. Там понадобятся и мужество, и пылкость, которые требуются от нас… от тебя.

Каляев. Вот уже год я ни о чем другом не думаю. Для этого мига я и жил до сих пор. Теперь я знаю, что хотел бы умереть на месте, рядом с великим князем. Пролить всю свою кровь до последней капли или вспыхнуть сразу в пламени взрыва и ничего не оставить позади себя. Ты понимаешь, почему я просился бросать бомбу? Умереть за идею – это единственный способ быть достойным ее. Это и есть оправдание.

Дора. Я тоже хочу такой смерти.

Каляев. Да, такому счастью можно позавидовать. Как положено лоточнику, я сплю на тюфяке. Иногда я ворочаюсь на нем по ночам. Меня терзает одна мысль: они сделали из нас убийц. Но я тут же вспоминаю, что и я умру, и сразу успокаиваюсь. Ты знаешь, я улыбаюсь и засыпаю как ребенок.

Дора. Это так, Янек. Убить и умереть. Но по-моему, есть еще большее счастье. (Пауза. Каляев смотрит на нее. Она опускает глаза.) Эшафот.

Каляев (с жаром). Я думал об этом. Умереть в самый миг покушения – тут есть что-то незавершенное. А между покушением и эшафотом целая вечность, может быть, единственная доступная человеку.