Альбер Камю - Калигула. Недоразумение. Осадное положение. Праведники [litres]

Дора. Нет, Янек, тебе не приснилось.

Она кладет ему руку на плечо. Каляев поднимает голову. Все оборачиваются к нему. Он встает.

Каляев. Посмотрите на меня, братья. Боря, посмотри на меня. Я не трус, я не дрогнул. Я их не ожидал. Все произошло так быстро. Эти два серьезных личика, а в моей руке этот страшный груз. Надо было его бросить в них. Вот так. Прямо в них. Нет! Я не смог. (Он обводит их взглядом одного за другим.) В былые времена, когда я правил пролеткой у нас на Украине, я носился как ветер и ничего не боялся. Ничего на свете, кроме одного: сшибить ребенка. Я представлял себе удар, и как эта хрупкая головка бьется с размаху о мостовую… (Замолкает.) Помогите мне… (Все молчат.) Я хотел покончить с собой. Я вернулся, потому что подумал – я обязан дать вам отчет, вы – мои единственные судьи, вы мне скажете, прав я или неправ, вы не можете ошибиться. Но вы молчите.

Дора подходит к нему ещё ближе, вплотную. Он смотрит на них и продолжает мрачно.

Каляев. Вот что я предлагаю. Если вы решите, что следует убить этих детей, я подожду окончания спектакля и брошу бомбу в карету, один. Я уверен, что не промахнусь. Только решайте, я буду повиноваться Организации.

Степан. Организация приказала тебе убить великого князя.

Каляев. Верно. Но она не требовала от меня убивать детей.

Анненков. Янек прав. Это не было предусмотрено.

Степан. Он был обязан выполнить приказ.

Анненков. Я отвечаю за все. Надо было все предвидеть, чтобы ни у кого не было сомнений, как поступать. Теперь остается только решить, упускаем ли мы эту возможность окончательно или поручаем Янеку дожидаться окончания спектакля. Алексей?

Воинов. Не знаю. Думаю, я поступил бы, как Янек. Но я в себе не уверен. (Тихо.) У меня руки дрожат.

Анненков. Дора?

Дора (горячо). Я бы тоже не стала кидать бомбу. Как же я буду советовать другим сделать то, чего сама не могу?

Степан. Вы отдаете себе отчет, что означает такое решение? Два месяца слежки, смертельной опасности, которой мы подвергались и сумели избежать, два месяца навсегда потеряны. Егора арестовали зря, Рыкова повесили зря. И нужно начинать все сначала? Опять долгие недели бессонницы и всяких ухищрений, постоянного напряжения, прежде чем снова представится удобный случай? Вы с ума сошли?

Анненков. Ты же знаешь, что через два дня великий князь снова поедет в театр.

Степан. Ты сам говорил, за эти два дня нас могут арестовать.

Каляев. Я иду.

Дора. Постой! (Степану.) А ты, Степан, ты мог бы с открытыми глазами выстрелить в ребенка, в упор?

Степан. Мог бы, если бы Организация мне это приказала.

Дора. Тогда почему ты закрыл глаза?

Степан. Я закрыл глаза?

Дора. Да.

Степан. Наверно, для того, чтобы живее вообразить эту сцену и ответить с пониманием дела.

Дора. Открой глаза и пойми, что Организация утратит свое влияние и свою власть, если хоть на минуту допустит, чтобы наши бомбы рвали на куски детей.

Степан. На такие благоглупости у меня широты не хватает. В тот день, когда мы решимся позабыть о детях, мы станем хозяевами мира, и революция восторжествует.

Дора. В тот самый день все человечество возненавидит революцию.

Степан. Неважно, коль скоро мы любим революцию так сильно, что сможем заставить всех ее принять и спасем человечество от него самого и от рабства.

Дора. А если человечество отвергнет революцию? Если весь народ, за который ты борешься, не захочет, чтобы убивали его детей? Тогда и в него стрелять?

Степан. Если надо – да. Пока он не поймет. Я тоже люблю народ.

Дора. У любви не такое лицо.

Степан. Кто это говорит?

Дора. Я, Дора.

Степан. Ты женщина, у тебя превратное представление о любви.

Дора (яростно). Зато у меня точное представление о том, что такое стыд.

Степан. Мне было стыдно за себя однажды, и по чужой вине. Когда меня били кнутом. Меня ведь били кнутом. Вы знаете, что такое кнут? Вера была рядом, она покончила с собой в знак протеста. А я остался жить. Чего мне теперь стыдиться?

Анненков. Степан, мы все здесь любим тебя и уважаем. Но каковы бы ни были твои доводы, я не разрешу тебе утверждать, что все позволено. Сотни наших братьев умерли за то, чтобы люди знали: не все позволено.