Жан-Поль Рихтер - Грубиянские годы - биография. Том I

Он пошел впереди, длинной рукой потянув за собой В и ну. Пройдя через низко осевшие ворота, они увидели на западе равнину, полную монастырей и деревень, темную реку в долине, а на востоке – горы, которые обитают на других горах и, подобно Кибеле, стоят в высоком небе, увенчанные – словно золотыми коронами – алыми городами изо льда. Вся троица ждала победоносного прорыва солнца, уже сейчас нежно наполнявшего снега этого земного алтаря своими теплыми розами. Пока что грохот водопада один странствовал по небу…. Готвальт отвел глаза от восточного горизонта и взглянул вверх, потому что странное золотое сияние вдруг легло на зелень воды, – тут он увидел над своей головой, как недвижно парящий водопад вспыхивает под утренним солнцем и превращается в летящий огненный мост, по которому, поджигая его, катится солнечная колесница, влекомая конями. Он быстро опустился на колени, сдернул с головы шляпу, вскинул руки и, глядя вверх, громко воскликнул: «Как же велик Бог, В и на!»

Потом в какой-то момент случилось – никто не понял, как и когда, – что юноша взглянул на деву и увидел: она смотрит на него как-то удивительно, по-новому и очень взволнованно. Его глаза открыли для нее всё его сердце; В и на затрепетала, затрепетал и он. Она взглянула вверх, на дождь из роз и огня, который брызгал на высокие зеленые ели золотыми искрами и утренней ал остью; и, казалось, воспарила – просветленная – над землей, и огненно-алая радуга живописно осветила сверху ее фигуру. Потом она снова взглянула на него, ее глаза быстро опустились и быстро поднялись, как всходит и заходит солнце на полюсе, – грохот, возвышающий сердце, и грозовое свечение низвергающегося потока окутывали их двоих шумовой завесой, небесными золотыми крыльями укрывали от мира – юноша протягивал руки теперь уже не к одному только небу, но и к самому прекрасному, что есть на земле —

Он забыл почти обо всем и был близок к тому, чтобы в присутствии отца схватить руку той, которая на всю его жизнь бросила солнечный блик волшебства. В и на быстро прижала ладонь к глазам, чтобы заслонить их. Отец, до сих пор наблюдавший водопад в черном зеркале, теперь взглянул вверх.

Всё закончилось. Они уже возвращались. Генералу хотелось, чтобы его похвалили более внятно, отчетливо. Но оба они не могли говорить. «Теперь, – сказал он, – после такой радости хочется услышать настоящий марш янычар!» Готвальт ответил: «О да, особенно те места из него, которые будут играться piano и одновременно в миноре , отчего, может быть, внушаемый ими восторг станет устрашающе сильным, как если бы звуки доносились из царства духов». – «Сегодня еще пойдет дождь, – заметил Заблоцкий. – Утренняя заря дурацким образом растянулась по всему горизонту, что очень необычно; но, по крайней мере, прекрасное утро стоило того, чтобы его увидеть, – да, В и на?»

Она не сказала «да». Молча дошли они до Розенхофа. Карета Заблоцкого, лошади и слуги уже стояли во дворе, готовые к путешествию. Вскоре всё это рассредоточилось, исчезло. Любящие не обменялись никаким знаком, который намекал бы на связавшую их минуту, и карета умчалась, как уносится прочь любая юность и любой священный час.

В «Плоде граната» Вальт еще несколько минут, озаренных памятью о прошлом, расхаживал взад и вперед по своей комнате, а потом – по комнате генерала. В ней он нашел забытый Виной, исписанный ею бумажный лист, который – не читая, но не преминув поцеловать, – сунул в карман вместе с каким-то флаконом. Метла и лейка, предвестники новых гостей, опять загнали нотариуса в его комнату. Странную маску он тоже сунул в карман. И потом (поскольку был одинаково неспособен оставаться долее в гостинице и продолжать путешествие) отправился, опьяненный всем происшедшим, обратно в Хаслау. Он мечтал, как со своим «томом приключений» под мышкой войдет в комнату Вульта. Его сердце вполне насытилось, и теперь он не нуждался ни в каком ином небе, кроме синего.

Якобина с лестницы – по которой она поднималась, а он спускался, – бросила ему обещание, что зимой будет играть в Хаслау. Снаружи небо – алое, как розы, – постепенно отцветало, становясь все более серым, пока не покрылось целиком дождевыми тучами. Нотариусу пришлось долго ждать парома. Но поскольку занавес перед сценой, где разыгрывался зингшпиль любви, уже поднялся: глаза и слух Вальта были обращены к песням и огням, и он почти (или вообще) не сознавал, падает ли на крышу оперного театра дождь или снег.