Жан-Поль Рихтер - Грубиянские годы - биография. Том I

Как раз зазвонили колокола, сзывая людей к комплеторию, когда В и на проходила мимо прячущейся в листве маленькой капеллы. Девушка, будто смутившись, замедлила шаг, остановилась и шепнула что-то на ухо Луции. Вальту ее душа была настолько близка, что он не мог не заглянуть в эту душу; он быстро прошел вперед, чтобы дать В и не возможность помолиться (и самому втайне последовать ее примеру). Луция тихо сказала В и не, что в стороне от черной беседки – чуть выше – находится голубая. В этой второй Вальт хотел подождать молящуюся. Но когда он подошел ближе, из беседки весело выскочила Якобина, в шутку набросила ему на голову шаль и, схватив под руку, потянула прочь, чтобы, как она выразилась, рядом с ним, таким милым, насладиться этой драгоценной ночью.

Хотя Вальт даже отдаленно не подозревал, как бесцеремонно и пародийно Морфей случая часто соединяет и разъединяет человека с его судьбой: все же эта проделка, и эта свобода поведения, и такой контраст слишком сильно противоречили его возвышенному душевному настрою. Он поспешно объяснил Якобине, откуда и с кем пришел, и бросил многозначительный взгляд в сторону капеллы, как если бы там его очень ждали. Якобина одобрительно пошутила по поводу того, как Вальту везет с дамами, и тем самым лишила его дара речи, переполнив чувствами его сердце. Пока нотариус – внешне – шутливо отбивался (а внутренне лихорадочно искал хоть какой-то повод, позволяющий, не проявляя подлинной грубости, стряхнуть руку Якобины со своей): он увидел, как генерал идет навстречу дочери со стороны садовых ворот, очень радостно берет ее под руку и потом вместе с этим Ангелом звезд направляется прочь из сада, домой.

«Ах, как быстро заходят прекрасные для человека звезды!» – подумал Вальт (взглянув в сторону гор, где завтра предположительно могли бы опять взойти некоторые из них); и был даже не в состоянии спросить Якобину, чувствует ли она всю прелесть этой прекрасной ночи.

Якобина вдруг совершенно охладела к нотариусу и, опередив его, влетела в трактир и исчезла на лестнице. Ему же остаток вечера был нужен лишь в качестве подушки для снов наяву, да еще, пожалуй, как кусочек лунного сияния в постели. Однако после полуночи – так долго Вальт грезил – на улице вновь зазвучала ночная музыка, которую исполняли на духовых инструментах люди Заблоцкого. После того как Вальт перенес всю улицу, словно Лоретскую хижину, в красивейший итальянский город и опустил ее там – после того как он подвергся воздействию великолепных звуковых молний, слетавшихся на струны его души, как на металлический громоотвод, – после того как он принудил Солнце и Луну танцевать под эту земную музыку сфер – и после того как радость от таких удовольствий уже наполовину иссякла: Якобина, чей шепот, как ему теперь казалось, он уже слышал раньше (чуть ли не из соседней комнаты), порхнула через его комнатку к окну – горя желанием послушать долетающие с улицы звуки, а вовсе не нотариуса.

Вальт от неожиданности не сразу сообразил, где он и где ему следует быть. Он тихонько и потаенно высвободился из подушек, скользнул в свою одежду и приблизился – сзади – к слушающей; подобно подожженному льну, он взлетел в вышние регионы, не ведая пути туда. Не то чтобы нотариус опасался за Якобину или за себя: просто он знал людей и их свист из партера в адрес любой дерзкой девушки; чтобы избежать такого несчастья, он был готов сам стать охотничьей добычей, гонимой второй трубой Фамы, лишь бы только спасти неосторожную гостью; – и все же никак не мог решить: не лучше ли ему незаметно убежать из своей комнаты на то время, пока актриса не вернется в свою.

Она услышала три вздоха – обернулась – там стоял он – она с жаром принялась извиняться (к его облегчению, ибо он боялся, что именно ему придется просить прощения – за свое существование как таковое): извинилась, что вошла в занятую комнату, которая – поскольку не была заперта на ночной засов – показалась ей свободной. Вальт поклялся, что он будет последним, кто станет возражать; однако Якобина все еще не верила, что таким образом дочиста отмыла свою чистоту: она продолжала говорить и под грохот музыки так громко, как только могла, объясняла ему, о чем она думает, как ночная музыка пробирает ее до костей, особенно в дни поста и по пятницам – потому, наверное, что именно в эти дни ее нервная система гораздо чувствительнее, – и как в подобных случаях она не может оставаться в постели, но накидывает на плечи первую попавшуюся салфетку (салфетка была на ней и сейчас), лишь бы только подойти к окну и послушать музыку.