Жан-Поль Рихтер - Грубиянские годы - биография. Том I

Против этого невозможно что-либо предпринять, кроме разве что антикритики, каковая, однако, может растянуться до бесконечности: ибо собака лает в ответ на свое же эхо; здесь вступает в силу давно известный цикл зуда и расчесывания, расчесывания и зуда. Но это всё нехорошие истории, и автор сам несказанно страдает от них: ведь – в ходе полемики – он постоянно рискует потерять репутацию, обрести же ее может только рецензент; и вообще любой автор жаждет похвал, он весьма неохотно празднует после дня именин годовщину дня, когда его окрестили каким-нибудь вторым – уничижительным – именем. Для него ужасно и до крайности неприятно, что немецкая публика хочет от своих авторов, как английская от своих медведей, чтобы они не только танцевали перед ней, но и на ее глазах подвергались травле. Между тем, каждый автор имеет – или должен иметь – столько же гордости, сколько есть у любого Пеха, или Тецета, или Икса, или другой заглавной буквы из «Грамматических разговоров» Клопштока: прежде всего потому, что является главой этого раздутого им Союза XXII-х или этого Большого оркестра из 24 музыкантов, Violons ou les vingt-quatre , которых он расставляет на бумаге, как пожелает.

Впрочем, против всего этого нашлось бы хорошее средство, или проект, высоко-благородные члены городского совета, – если бы вы согласились его принять. Уже сто раз я думал: разве не могла бы какая-то компания добросовестных авторов, обладающих одинаковыми принципами и лавровыми венками, собраться вместе и собрать столько денег, чтобы они могли завести для себя собственного рецензента, дать ему возможность выучиться и выплачивать ему жалование, но с условием, что этот малый будет публично выносить суждения в популярных газетах исключительно о своих работодателях – строго, но беспристрастно и в соответствии с теми немногими эстетическими принципами, которые такой фамулус, или Valet de Fantasie , должен иметь и сохранять? Когда такой ординарец, так сказать, вникнет в манеру своих шефов, а ничем другим интересоваться не станет и ничего больше не будет знать: разве он не сумеет написать: «Так, мол, и так, дело обстоит таким-то и таким-то образом; а кто пытается это опровергнуть, тот лишь показывает, что он скотина и обезьяна»?

– В некотором смысле, достопочтенные члены городского совета, у меня есть для вас сообщение; и касается оно как раз того молодого человека, который лично передаст вам «Грубиянские годы». Этого человека, собственно, зовут Зрястриц , но он, изменив всего одну букву, превратил свое тусклое имя в более яркое – Зрюстриц. Поначалу он, возможно, покажется благомудрым господам из городского совета несколько отталкивающим: из-за своего внешнего вида, из-за сбивчиво-свирепого взгляда, «шведской», или «ежовой», головы, жутких бакенбардов и сходства с так называемыми гробианами. Однако втайне он вежлив, и, вообще, у него есть кумиры, которым он поклоняется. Этого Зрюстрица – примерно через две недели после того, как он покинул гимназию, будучи робким, спокойным и тихим человеком, отнюдь не обещающим, что из него получится какой-то особенный Циклоп или Енак… – так вот, через две недели я вновь повстречал его в Иене. Боже! кто стоял предо мной? Князь, гигант, грубиян (но благородный), Атлас, поддерживающий небо, которое сам он и создал, организовав новый мир и дезорганизовав старый! А между тем он тогда едва начал слушать лекции и, собственно, ничего существенного не знал; он еще был лежащим навытяжку петушком, над чьей головой и клювом Шеллинг провел мелом свою уравнительно-экваториальную линию и который сдвинулся на том, что, недвижимый, смотрит на нее, не будучи в силах подняться; и тем не менее он уже тогда был многим и большим: он это чувствовал, как понимал он сам и как представлялось мне. Отсюда, между прочим, следует, что и в мире духа наверняка существует ускоренный метод, позволяющий всего за четырнадцать дней откормить внутреннего человека и превратить его в человека поистине весомого: как имеется сходный метод в физическом мире, где гуся, подвешенного в парящем состоянии, с завязанными глазами и заткнутыми ушами , посредством особого питания можно за тот же промежуток времени откормить так, что его печень будет весить четыре фунта.

И в самом деле, увиденное настроило меня таким образом, что я – поскольку упомянутый славный гигант не имеет ничего, кроме силы, – поговорил об этом с четырьмя другими великолепными беллетристами (я никогда не развяжу им ремни сандалий, если, конечно, сами они не попросят) и спросил их, почему бы нам не объединиться и не дать молодому человеку возможность за наши деньги освоить самые необходимые учебные курсы. «Мы обтешем этого Зрюстрица, – сказал я, – чтобы он идеально подходил для наших сочинений; или, точнее, он сам должен приспособить свои дедуктивные теории к выдающимся и прочим произведениям своих кормильцев: чтобы когда-нибудь в будущем – в качестве нашей неподвижной звезды и нашего драбанта, в качестве шафера и chevalier d’honneur пяти наших муз, короче, в качестве нашего рецензента-маркёра – он мог в тех различных печатных изданиях, какие сейчас имеются в мире, выносить суждения о наших трудах и высоко их оценивать».