Жан-Поль Рихтер - Грубиянские годы - биография. Том I

Четвертый пункт, о котором я обещал написать высокоблагородным членам магистрата, – как раз самый дурацкий, по которому прекрасно будет сражаться молодой Зрюстриц на газетных страницах. Дело в том, что один высокоблагородный городской магистрат из дальних мест выразил желание, чтобы эта книга писалась в несколько слезливой, трогательной манере. Но возможно ли это, почтеннейшие, в наши дни, которые поистине представляют собой один-единственный светлый день, когда Просвещение горит, словно зажатый в щипцах подожженный кусок веревки, от которого в общественных местах поджигает свои головы любая табачная коллегия? Кто еще позволяет себе публично выказывать некоторую чувствительность (а таким можно только позавидовать) – это либо книготорговцы в объявлениях о рождении очередной книги (потому что определенную толику чувствительности в таких случаях можно извинить корыстолюбием); либо радостные наследники в публикуемых ими траурных объявлениях (где по тем же соображениям считается допустимым ввинтить штопор, дающий волю слезам, и потянуть его вверх). Во всех же прочих ситуациях люди настроены против слез, особенно против настоящих: слезные кувшины разбиты, плачущие статуи Марии опрокинуты нынешними титаноманами – лучшие водопроводные сооружения закладываются еще раньше рудников, чтобы осушать шахты, – как на медеплавильных заводах, так и на заводах, где плавятся души, то бишь в романах, строжайше запрещено приносить в цех хоть каплю воды, потому что любая такая капля вспучивает раскаленную текучую медь, воздействуя на нее разрушительно, – нынешний человек вообще начинает, и именно со слез (если судить по оленям и крокодилам), сбрасывать с себя животное естество и облачаться в чисто человеческое, и тут уж он начинает со смеха: так что теперь поэтическую колдунью (впрочем, и прозаическую ведьму тоже) можно опознать по тому признаку, что она не способна плакать.

Короче говоря, сегодня растроганность под запретом: мол, лучше уж сухотка спинного мозга, чем водянка глаз; и мы, авторы, порой украдкой признаемся друг другу в письмах, каким жалостным образом нам часто приходится корчиться и изворачиваться, чтобы, когда возникает повод для слез (мы сами невольно над этим смеемся), ни одна капля не упала на бумагу.

Я неохотно заканчиваю это письмо; но голоштанник Зрюстриц уже стоит в сапогах за спиной переписчика Хальтера и ждет, чтобы положить готовую копию в свою охотничью сумку; ибо в самом деле трудно сказать, что еще мог бы я поведать превосходным исполнителям завещания по поводу сей книги. Надеюсь, мне и всему миру не придется слишком долго ждать от вас ближайших 500 номеров! Мало-помалу, к началу четвертого тома, в биографии все заметнее проступает своеобразная интрига. Ибо теперь должны приблизиться и обрести форму самые драгоценные эпизоды; и я сгораю от нетерпения в предвкушении новых номеров. Повсюду расставлены капканы, летают дымовые снаряды, бродят охотники с трещотками, зияют клешни омаров – совсем недавний союз Вальта и В и ны слишком странен и не сможет долго существовать без сильнейших бурь, которые будут бушевать на протяжении целых томов, от одной книжной ярмарки до другой, – ночной визит Якобины должен иметь запутанные последствия (или, по крайней мере, может к ним привести) – господин, облаченный в личину, должен быть разоблачен (хотя я, говоря по правде, уже догадался, кто он: ведь мне он отчетливо виден) – Вульт отягощен своим худодумом, он лживо причисляет себя к дворянам, кормится воздухом, слишком легко впадает в неистовство – эльзасец, составивший завещание, уже совершенно выздоровел и выглядывает из резонансного окошка – наследники в большинстве наверняка уже ведут подкопы, но я, признаюсь, пока ничего такого не вижу, – отец героя сидит дома, и носится по своим делам, и залезает в долги, которые тяжким бременем ложатся на его дом и двор, – Пасфогель, Харпрехт, Гланц, Кнолль еще непременно покажут себя, но пока что роют ходы под землей, – Боже правый, поистине, это одна из самых запутанных историй, какие я знаю! Вальту предстоит стать пастором, а я не понимаю, как , не лучше обстоит дело и с сотней других вещей: граф Клотар намерен жениться, он вернется и, клянусь небом, окажется в совсем новой для него ситуации, что, конечно, его несколько фраппирует, – Вальт хочет по-прежнему оставаться бесконечно добрым и услужливым, быть кротким Божьим агнцем, но ему грозит опасность из агнца превратиться в овцу, точнее, в кастрированного барана, под воздействием ножниц для стрижки овец и мясницких ножей, – короче, куда ни глянь, везде ловчие петли, языки пламени, враги, друзья, небо, ад!..…