Ибрагим Рахим - Судьба

Хазратов, наклонив блестевшую лысину, пожал руку Бардашу.

— Поздравляю. И вас, Ягана Ярашевна.

Теперь его лысина наклонилась к ней, и на самой макушке отразилась потолочная люстра и даже шнур. Никогда она не видела такой ухоженной лысины — без единого волоска, точно ее с утра натирали бархоткой до глянца. От загара лысина становилась медной…

Был он плотный, Хазратов, невысокий, крепкий. Казалось, с годами становился все крепче, полнел, но не дряб. Сколько помнила его Ягана, он ни на что не жаловался, один раз только сказал печально, что в аквариуме умерла его любимая рыба-красноперка, и ее паразило тогда, что у Хазратова есть что-то живое в душе, какой-то уголок, где любимая рыба шевелит плавниками… Он очень горевал, а у Джаннатхон, его жены, даже были заплаканные глаза. Скорее всего, ей досталось за то, что в воду попала какая-то отрава.

Ягана с тех пор, во всяком случае, внимательней присматривалась к Хазратову, не судила о нем только как о самоуверенном и удачливом служаке, пережившем нескольких начальников.

— Ну что ж, — сказал он, — надо обмыть ваше выдвижение, друзья. А Джаннатхон будет рада. Жду.

— Скажите, Азиз Хазратович, — спросила Ягана, — а как вы сами относитесь к делу? Что вы предлагаете?

Бардаш засмеялся, потрепав друга:

— У него трудное положение! Сарваров не дал никаких указаний! Странный секретарь обкома! А? Как жить, Азиз?

— Ты подскажешь, — отшутился Хазратов. — А я буду жить твоими молитвами…

— Слыхали? — улыбнулся Бардаш Ягане. — Как я вырос!

И опять дружески похлопал Хазратова по спине.

Если бы он знал, как ненавидел Азиз Хазратов это дружеское прикосновение, это насмешливое похлопывание, еще со студенческих времен, когда он исписывал толстые тетради в стенах ташкентского института, а Бардаш заглядывал в его конспекты, опираясь рукой о спину товарища, смеялся, что тот переписывает все учебники, хлопал вот так же по спине… Если бы знал Бардаш, какие приливы ярости, может быть, несправедливой, удушающе поднимались тогда к самому горлу Азиза, он был бы поосторожней… Но Хазратов только улыбался:

— Учти, ты вырос не без моего участия.

— Тогда я тебе хочу ответить, пока меня еще не назначили, — серьезно и как-то грустно сказал Бардаш и покачал чуть склоненной набок головой. — Ты спросил, думаю ли я вовремя дать газ Ташкенту? Хочу ли? Нет, не хочу…

— Ладно, ладно… Успокойся.

— Я вообще думаю, что весь газ надо использовать для производства газводы на месте.

— Без мальчишества! — Предупредил Хазратов, приподняв руку, словно показывая, что у него тоже есть терпение.

Бардаш приложил обе ладони к груди.

— А я прошу без демагогии… Если мы будем спрашивать друг друга, хотим ли мы выполнять государственные задания, за коммунизм мы, за советскую власть или нет, то нам лучше разойтись…

— Почему?

— Потому что я могу дружески дать тебе по морде. И готов получить то же самое за любой свой демагогический вопрос. Это мешает делу.

— Между прочим, — сказал Хазратов, — давай договоримся, Бардаш, — на работе называть друг друга на «вы».

— Пожалуйста, пожалуйста…

— И не сердись. Мои слова там, у Сарварова, в твой адрес были как выручалочки…

— Значит, ты заботился обо мне? — усмехнулся Бардаш. — А я действительно не понял, чего ты хочешь. Скажи.

— Я хочу, чтобы газ… — начал Хазратов, но остановился, вздернув брови и расплывшись в улыбке, отчего его тугие щеки залоснились. — Я хочу, чтобы ты и Ягана оправдали… — Он опять остановился.

«Он себя погубит», — снова подумала Ягана о муже.

Она чувствовала, что ответственность, которую взваливал на свои плечи Бардаш, куда больше воображаемой. Нет, они оба даже и представить себе не могли ее размеров…

— Будем работать, — просто закончил Хазратов.

— Ты вел себя глупо, — сказал Бардаш. — И выглядел глупо… По-дружески говорю. По случаю выходного дня…

— Я сейчас, у меня личный разговор с Надировым, — сказал Хазратов и вышел, громче обычного прикрыв за собой дверь.

— Поймает его за хвост… Надиров это Надиров. Азизу сейчас очень важно сообразить, за чей хвост держаться…

— Бардаш, — щелкнув замочком сумочки, сказала Ягана, — если даже вы запретите мне перейти на глубокое бурение, я все равно начну бурить.

— Помолчите, пожалуйста, — ласково попросил он и достал сигарету.

Неужели он не слышал, сколько небрежности было в его добром голосе?

— Вы уже не мой начальник.

— Но я муж, — сказал он, закуривая и качая спичкой в воздухе, чтобы сбить с нее пламя. — Это больше. Особенно, если учесть магометанский обычай…