Джим Кокорис - Богатая жизнь

— Я ухожу, — сказал ровным голосом. — Я ухожу… на прогулку.

Как только папа ушел, тетя Бесс сказала что-то по-гречески и стала вытирать стол. Ковырялка соскользнул со стула и, лая, стал ползать на четвереньках (игра, к которой он пристрастился в последнее время).

Дядя Фрэнк посмотрел на меня и сказал:

— Что такого я сказал?

Он поднялся из-за стола и, подойдя к окну, встал там, засунув руки в карманы.

— Где же, черт возьми, вы тут прогуливаетесь? Это же не Манхеттен.

В тот вечер я, лежа в постели, ждал, когда папа поднимется наверх. Каждый вечер ровно в десять, идя в свой маленький кабинет, чтобы почитать «Нью-Йорк Таймс», он проходил мимо нашей комнаты. Когда он наконец прошел, я тихонько позвал его, чтобы спросить, какой генерал, Роберт Ли или Грант, лучше. Я думал, что ему очень понравится этот вопрос, потому что он с большим уважением относился к обоим.

Он поколебался, прежде чем войти, потом медленно и осторожно приблизился к моей кровати.

— Как тебе сказать, — начал он, прочищая горло. На соседней кровати Ковырялка во сне глубоко вздохнул и перевернулся на другой бок. — Как тебе сказать, — повторил он и засунул руки в карманы. Его сахарно-ватные волосы свисали вялыми прядками по обе стороны головы, и в тусклом свете он выглядел старым и таким прозрачно-тощим, что казалось, если хорошенько напрячься, можно будет смотреть сквозь него. — По этому вопросу споры идут на протяжении уже более ста лет. Мне кажется, сегодня у нас с тобой не хватит времени на его обсуждение. Уже слишком поздно. Мы сможем поговорить об этом завтра после школы. Есть несколько очень хороших книг, которые я могу тебе дать.

— Да, но что ты сам об этом думаешь? — спросил я. Меня не особенно интересовало, что он ответит, просто я знал, что папу нужно взбодрить, а ничто не могло взбодрить его больше, чем хорошая порция Гражданской войны.

— Ли, конечно же, был подходящим человеком и очень умным, возможно, это был лучший генерал, которого когда-либо рождала Америка, блестящий военный ум. Если бы он принял командование Армией Потомака, то есть объединенной армией, как хотел Линкольн, то Гражданская война продолжалась бы всего месяца четыре. Он бы уж, конечно, пошел в атаку. Но меня мучает вопрос, был ли генерал Ли полностью нравственным человеком. Несмотря на его утверждение, что сражается за Виргинию, он ведь все же боролся за рабство. Иногда я думаю, что если бы он и в самом деле, как утверждают, был великим человеком, то должен был выбрать более благородную цель — сражаться за свободу человека. Но он, конечно, был блестящим военачальником, равных которому не было. Что же касается Гранта…

Я постарался подавить зевок, но не сумел. Папа заметил это и оборвал себя:

— Давай-ка поговорим об этом в другой раз. Завтра.

— Ты мне напоминаешь Авраама Линкольна, — сказал я.

Впервые за долгое время папа улыбнулся настоящей улыбкой.

— Я совсем не похож на Авраама Линкольна, — заметил он.

— А куда ты ходил гулять? — спросил я.

Мой вопрос, похоже, привел его в замешательство, и он неловко заелозил ногами по полу. Вопрос был слишком прямым, и я тут же пожалел, что задал его.

— Да, в общем-то, никуда, — ответил он. Потом прочистил горло: — Побоялся, что соседи неправильно меня поймут, если увидят, что я прогуливаюсь.

Я взглянул на него.

— Вот так, — продолжал он. — На самом деле я был в гараже. Постоял там какое-то время. Мне нужно было успокоиться.

Я представил себе отца, одиноко стоящего в нашем захламленном, темном гараже, и мне стало грустно. Мне хотелось спросить его, почему он рассердился и почему не захотел говорить с репортершей из журнала, но вместо этого спросил:

— Сейчас тебе лучше?

Он прикрыл глаза.

— Лучше? Да. Я чувствовал себя так, как будто происходящее зажимает меня в кольцо, которое все сужается и сужается. Столько всего произошло, что стало сложно со всем этим справляться. Люди не понимают, какую ответственность это на нас накладывает. Они видят только то, что на поверхности. Им не хочется разочаровываться. Я чувствую, как они ждут от меня чего-то, а я не могу им этого дать. И, конечно, не понимают, какие это может иметь последствия. — Он замолчал и опустил глаза на пол.

Этот поток слов и энергия, с которой он их произносил, удивили и смутили меня. Я чувствовал себя так, как будто меня поймали, когда я подглядывал за тем, на что мне смотреть не полагалось.

Он встал посреди комнаты и, как и следовало ожидать, прочистил горло. Потом мягко произнес: