Миклош Залка - Осада

Его тотчас же обстреляли с противоположной стороны улицы.

— Не стреляйте! — успел выкрикнуть Динамит и в тот же миг почувствовал, как что-то слегка ударило его в грудь. И только тут его осенило, что он забыл назвать пароль, который, как назло, выпал у него из памяти.

— Я — Динамит… — прохрипел он, еле держась на ногах.

В этот момент за его спиной раздался сильный взрыв.

«Чертов пароль…» — мелькнуло еще раз в его мозгу. Перед глазами появилось расплывчатое лицо связного. Динамит прижал ладонь к груди. «Кровь…»

— Я — Динамит… — прохрипел он еще раз, медленно оседая на мостовую.

Над ним кто-то наклонился. Подбежали еще какие-то люди, но он уже никого не узнавал.

— Я забыл… пароль… — еле слышно выдохнул он. — Пристрелите меня… больно очень…

— Сейчас отнесем тебя к врачу… Он поможет…

— Не… ет… — Лицо исказила боль. — Пристрелите лучше…

Динамита бережно положили на чью-то шинель и, осторожно подняв, куда-то понесли. Ноги его свисали с шинели, и временами ботинки чиркали по камням мостовой. Голова моталась из стороны в сторону.

Когда Динамита принесли в какое-то здание и положили на соломенный матрас, глаза у него были закрыты; по выражению лица можно было подумать, что он просто крепко уснул.

Какой-то лейтенант, взяв его руку в свою, долго нащупывал пульс. Затем он выпрямился и, громко вздохнув, вынул из кармана чистый носовой платок и молча положил его на лицо Динамита.

Никто из собравшихся в помещении не проронил ни слова.

Габриэлла Кашня почти постоянно думала о своей новой квартире, в которую она вселилась всего три недели назад, но с тех пор так и не была там и даже не знала, что в ней творится.

И вот однажды она выбрала время, чтобы ненадолго заскочить домой. «Мне нужно навестить мать, а то она там совсем одна…» — так она сказала в отряде, где, собственно, никто и не спрашивал ее, зачем именно ей понадобилось домой. Габриэлле это не нравилось; ей хотелось, чтобы ее задерживали или, по крайней мере, сказали бы, чтобы она поскорее возвращалась обратно.

Мать Габриэллу вообще нисколько не интересовала. Старушке исполнилось семьдесят пять лет, и она уже никуда из квартиры не выходила по причине болезни. Врач сказал, что у нее склероз. Габриэлла не имела ни малейшего представления о том, что это за болезнь, и тогда врач объяснил, что ее мамаша просто чересчур стара. Вскоре дочь и сама убедилась в том, что ее мать как бы впала в детство и стала похожа на маленького ребенка, за которым нужно ухаживать: кормить с ложечки, убирать горшок и внимательно следить за каждым его шагом. Временами старушка вдруг безо всякой причины начинала скулить, как побитая собачонка, но дочь довольно быстро отучила ее от этой дурной привычки, щелкая деревянной ложкой по голове.

А совсем недавно Габриэлла Кашня прослыла настоящей героиней, о ней даже напечатали в газете.

Каждый раз, когда Габриэлла вспоминала об этой газетной статье, ей становилось немного не по себе, но в то же время она гордо улыбалась. В газете так расписали доблести Габриэллы, что она сама невольно смущалась, так как правды в той статье и наполовину не было. Уж такой ее нарисовал корреспондент, который не поскупился на красивые слова. «…Она чем-то похожа на легендарную Илону Зрини, только более современна… В ее гордом взгляде сквозит неиссякаемая энергия, направленная на достижение святой цели…» и так далее и тому подобное.

Габриэлле статья очень понравилась, хотя она и не поняла в ней многие витиеватые выражения; ясно ей было только то, что каждая венгерская женщина должна точно так же служить родине, как служит ей она, Габриэлла Кашня.

А один из коллег по отряду нилашистов, прочтя статью, сказал Габриэлле, что ее, видимо, не сегодня-завтра вызовут во дворец и там наградят. В тоне нилашиста, когда он это говорил, чувствовалась нескрываемая зависть, а Габриэлла слушала его и улыбалась во весь рот.

Аккуратно сложенную газету со статьей о себе Габриэлла постоянно носила в кармане шинели и частенько ловила себя на том, что теперь она старается вести себя так, как об этом написал журналист.

Однако больше всего она думала в последнее время о своей новой квартире и о старом шкафе, который она перевезла с прежней квартиры вместе с прочим хламом, завалив им всю кухню.

Это была трехкомнатная господская квартира с комнатушкой для прислуги и двумя туалетами (один рядом с ванной, а другой в прихожей) и ванной комнатой, где было даже биде, которое она видела только в витрине хозяйственного магазина. Однако времени у Габриэллы было так мало, что она, бегло осмотрев квартиру после переезда, заперла все комнаты и побежала на службу. Мать-старуху она поместила в комнатушку для прислуги и очень жалела, что не заперла на ключ и кухню, пользоваться которой мать все равно не сможет, а только все там пере-шевелит и перепачкает.