Миклош Залка - Осада

— Перестаньте чихать, Эзе! Докладывайте! Вы оставались дежурным… Что вы чихаете, вместо того чтобы докладывать, мать твою!.. — Возле Балинта стоял унтер и, смотря на горящий танк, смачно матюкался.

Балинт доложил, как он увидел танк, как подбил его, как ждал пленных, которых почему-то не оказалось, как его потом разобрал чох, потому что дым был такой вонючий.

Унтер как-то странно посмотрел на него, потом — на горящий танк и опять на Балинта.

— Я не думал, что вы такой, Эге… — и разразился нецензурной бранью, которая, однако, на этот раз прозвучала как-то очень вежливо, — в бога мать! Этого я никак не мог о вас подумать, — и, немного помолчав, добавил: — Вы — герой… — и опять смачно матюкнулся.

Балинт глубоко вздохнул и с горечью заметил:

— Мне хотя бы несколько пленных… Немного бы денег, — Балинт пожал плечами и кивнул на горящий танк, — не везет мне, весь разорвался на части…

— Ну и повезло же вам, слышите? — Унтер даже забыл ругнуться. — А пять хольдов земли, это вам что? А отпуск?

И тут только до Балинта дошло, что за подбитый танк ему полагается пять хольдов земли и десять дней отпуска. Он вспомнил броский плакат: солдат, замахнувшийся гранатой на вражеский танк, а рядом с ним огромным жирным шрифтом надпись: «Венгерскую землю — венгерским героин!» Балинт схватил унтера за руку:

— Правда?! — Губы его задрожали.

Унтер понимающе улыбнулся:

— Правда, Эзе. Утром сразу же вас и представлю, но только при условии, если вы дадите слово не дергать меня больше за рукав, потому как это грубое нарушение субординации… — И он по привычке выругался.

Балинт застыл по стойке «смирно».

— Так точно, господин унтер-офицер!

— Ну, ну, смотрите мне…

Унтер ушел, приказав остальным идти отдыхать. А Балинт стоял и думал о том, чтобы русские хоть теперь посидели бы немного спокойно, чтобы его пять хольдов земли не улетели в тартарары.

Утром унтер-офицер вручил ему рапорт о ночном происшествии и послал с ним к командиру роты.

— Вы можете его прочитать, — великодушно разрешил он.

Балинт кивнул. В рапорте речь шла о нем самом, о подбитом им танке, о причитающихся ему за это пяти хольдах земли и о десятидневном отпуске.

Балинт не бежал, а летел к командиру роты.

Ротный взял рапорт и, внимательно прочитав, сказал:

— Можешь идти, сынок.

С тех пор он просыпался в беспокойстве каждую ночь. Мысль о своем земельном участке не давала ему покоя, он видел его во сне. В первую ночь он вспомнил плакат, в котором говорилось, что «венгерская земля должна принадлежать венгерским героям». А унтер упомянул какую-то еврейскую землю. Балинт спросил у него об этом утром.

— Если землю передают в руки венгра, она становится венгерской, — ответил тот убежденно.

Теперь все ясно. А на следующую ночь он вспомнил об имении Лихтенштейна, на которое у него всегда был зуб, если он вообще мог иметь его в пору своего нищенства. О нем он уже не посмел спрашивать унтера, боясь, что у того иссякнет терпение. Он весь предался мечтаниям. Участок Винера совсем другой, но и он лучше, чем ничего…

В то же время в четвертую ночь, когда он снова дежурил на огневой позиции, ему вдруг подумалось, что пока ему удалось схватить удачу за одну ногу, а теперь неплохо было бы схватить ее покрепче и за другую. На этот раз Балинт прихватил с собой в окоп два фаустпатрона, чтобы они всегда были у него под руками.

Но танки, как назло, не шли, хотя он их очень ждал.

Вернуться домой с пятью хольдами — большое дело, а если с десятью…

Он еще не знал, в каких хольдах отмерят ему землю: в кадастровых или же венгерских, так как на плакате было написано просто «хольд». Но ведь не все ли равно какой. Балинт ломал себе голову над тем, спросить об этом унтера или нет; он даже вертелся вокруг него некоторое время, но спросить все-таки не посмел. «Придет время — выяснится…» Он с нетерпением ждал, когда же наконец придет официальная бумага и ему зачитают приказ.

Но приказа все не объявляли, и Балинта охватило сомнение: а вдруг, пока дойдет бумага, русские двинутся вперед, и тогда затеряются его пять хольдов в неразберихе очередного трусливого бегства. От одной этой мысли его охватил ужас. Если б он мог, то сам раскрутил бы колесо времени, пусть вращается побыстрей, до тех пор, пока ему не вручат тот документ. Но ход времени не ускорялся, а чувство страха, словно призрак, теснило грудь.

Вот и сейчас Балинт лежал на соломе, сопел, кряхтел, вздыхал и ожидал рассвета.